Чудесный источник - [51]

— Есть, есть!

— А сколько у тебя маленьких? — и по пальцам считаешь: один, два, три, четыре…

— Четыре, — говорит, — маленькие-маленькие.

Поговоришь, узнаешь, как зовут его маленьких, скажешь:

— У всех нас, голубчик, маленькие есть. Скорее, скорее надо воевать — и по домам. Долго возиться с немцами не станем, дома маленькие ждут.

Идешь дальше и слышишь: запел человек другую песню, веселее.

Лучше всех пел один молодой кудрявый узбек, пулеметчик Наруб Нор. Когда он пел, вокруг него собиралось всегда много бойцов и командиров. Послушать его песни приходили и те, кто не понимал по-узбекски. Услышав его первый раз, я спросил Садыка:

— А этот молодой боец о чем поет?

Садык сказал:

— Он поет песню девушки: «Милый мой, если ты любишь меня, то должен вернуться ко мне со славой. Прежде чем ты пройдешь по моей улице, я своими косами вымету ее; если подымется пыль, я своими глазами смочу ее».

У этого бойца был такой звонкий и нежный голос, что, если закроешь глаза, кажется, что действительно поет девушка.

Не всегда на фронте можно петь, иногда приходилось запрещать, но если запоет Нор, я забывал, что сам только что запретил пение, шел к нему и слушал песни Нора вместе со всей ротой. Ни что так не воодушевляет людей перед боем, как хорошая песня.

Бывало, один, другой, третий затянет про тоску-разлуку, засосет под сердцем, крикнешь Садыку:

— А ну-ка попроси Нора спеть!

Запоет Нор о том, как на родине встречают героев, возвращающихся с войны, и все в окопах замолкнут, все слушают, закрыв глаза, а узбеки покачивают головой в такт песне и подпевают Нору.

Однажды я увидел, что он без пилотки, и спросил:

— Нор, где твоя пилотка?

Он провел рукой по затылку и, как будто удивившись, что действительно пилотки нет, сказал:

— Вот беда! Опять пилотка упал!

— Куда упал?

— Совсем упал — пропал. Ходим в атаку — моя голова не держит пилотку. Я — впереди бегу, моя пилотка — назад упал.

— А ты, — говорю, — подними, надень.

Нор качает головой, смеется:

— Как — подыми! Нельзя. Пилотка назад лети, а командир: «Вперед, Нор, вперед — на Запад!»

Я тоже смеюсь:

— Ничего, Нор, найдем тебе шапку, которую еще ни один солдат не носил, — шапку с золотым околышем.

Всем это очень понравилось — золотой околыш. Потом бойцы шутили:

— Ну, где же, Нор, твоя шапка с золотым околышем?

Он встряхивал своими черными кудрями, смеялся и говорил, показывая вперед:

— Там ищи, товарищ. Шире шаг, вперед — на Запад!

Некоторые бойцы у нас в батальоне по-русски знали очень мало, поэтому для каждого времени имелась какая-нибудь ходовая фраза. Когда началось наступление, все сразу выучили по-русски: «Шире шаг, вперед — на Запад!»

На фронт приходило много писем от жен погибших бойцов. Каких только вопросов не задавали солдатские вдовы: при каких обстоятельствах погиб муж, где похоронен, не говорил ли чего перед смертью, не наказывал ли чего сыну или дочери, не оставил ли какой записки. Вызовешь парторга и комсорга, расспрашиваешь их о погибшем человеке, и как обидно за него, если никто о нем ничего хорошего вспомнить не может, и как приятно бывает, если после этого человека слава осталась. Солдату слава очень нужна, с нею легче воевать, нет-нет да и подумаешь: хотя ты и погибаешь, а что-то от тебя все-таки останется, будет жить среди людей, вспомнят тебя люди — тебе слава, а им честь, кто-нибудь да скажет: «А вот как воевали у нас…»

Был у нас в батальоне комсорг, младший лейтенант Вася Болдырев, из лесного техникума на войну пришел. Недели, кажется, не провоевал, а сколько вспоминали бойцы, как он боевые листки выпускал! Не успеет человек отличиться, как о нем уже боевой листок по окопу передают — комсорг тут же, в окопе, написал.

— Вот, — говорили потом бойцы, — комсорг Болдырев агитационно воевал. Его осколком снаряда чуть ли не надвое перебило, а он еще встал и шага два-три вперед сделал.

Мы так именно и ставили задачу перед коммунистами: агитатор — значит, воюй агитационно.

Отличился боец — говорю ему:

— Будешь агитатором.

Боец смеется:

— Да какой я агитатор!

— Хороший, — говорю, — агитатор: воюешь агитационно.

У нас были такие агитаторы, как сержант Давлетханов. Замешкается взвод — Давлетханов вырвется вперед и, пока взвод не догонит его, дерется один, как лев. Думаешь: «Ну, на этот раз Давлетханов пропал — немцы окружили уже его». Нет, взвод рванется к Давлетханову, и не раз, бывало, приносили Давлетханова на носилках — весь в ранах, но живой.

Отправят его в санбат, пройдет немного дней, смотришь — он опять в окопе. Давно ли его на носилках унесли, а он уже бегает. Никогда не ходил, всегда бегал.

— Ты чего прибежал? Смотри, у тебя раны кровоточат.

Прикажешь немедленно возвращаться в медсанбат — пойдет беспрекословно, а завтра опять прибежит. Если услышит, что полк в наступление идет, его хоть веревками привязывай, а все равно не удержать в медсанбате.

Немцы угнали как-то ночью две упряжки санитарных собак, вывозивших на тележках раненых с поля боя.

— Рус, — кричали они, — не догонишь своих собак!

— Врешь, фриц, догоню! — крикнул Давлетханов и один скрылся куда-то в потемках.

Всю ночь пропадал, утром вернулся едва живой — отбил собак, и собаки сами привезли его, раненного, на тележке.