Чудеса в Гусляре - [24]

Сначала я лежал без сознания. И это он выходил меня после первой клинической смерти. И после второй клинической смерти. Потом я пришел в себя и пожалел об этом. Правда, у них изумительные обезболивающие средства, но я ведь знал, что они все равно не справятся с тысячью рентген, - все это чистой воды филантропия. Не больше.

- Сегодня на рассвете один старик поймал в реке большую рыбину, - говорю я, чтобы отвлечь доктора от его болезней.

- Большую?

- В руку.

- Это вы в облаках рассмотрели?

- В облаках. Почему они такие?

- Долго объяснять. Да я и не смогу. Вот выздоровеете, поговорите со специалистами. Облака не круглый год. Месяца за два до вашего прилета было солнце. Тогда все меняется.

- Что?

- Наша жизнь меняется. Прилетают корабли. Но это ненадолго.

- К вам редко кто прилетает.

- Пассажирских рейсов нет. Да и откуда им быть? Расписания не составишь…

«Почему?» - хотел спросить я, но пришла сестра. Вместо этого я сказал:

- Доброе утро, мой милый палач.

И сразу забыл о докторе. Сестра - значит, процедуры.

Днем я заснул. Мне снова снилась катастрофа. Мне снилось, что я поседел. Но, наверно, мне никогда так и не узнать, поседел ли я на самом деле. Голова моя наглухо замотана - только глаза наружу.

- С Землей связались, - сказал доктор, заглянув ко мне вечером.

Он казался очень веселым, хотя мы оба знали, что с Земли лететь сюда почти полгода.

- Ну-ну, - вежливо сказал я и стал смотреть в потолок.

- Да вы послушайте. Нам сообщили, что «Колибри» заправляется на базе «12-45». Завтра стартует к нам. Это далеко?

Я хотел бы успокоить доктора, но он все равно узнает правду. Я сказал:

- Будут дней через сорок.

- Замечательно, - ответил доктор, не переставая широко улыбаться. Но ему уже было невесело. Он тоже понимал, что сорока дней мне не протянуть.

Но он был доктором, и поэтому он должен был что-то сказать.

- У них на борту врач и препараты. Вас поставят на ноги в три часа.

- Тогда некого будет ставить на ноги…

По реке на облаках плыл вниз трубой длиннющий пароход, и белый дым из его трубы свисал с облака к самому окну.

- Надо быть молодцом, - сказал доктор.

Я не стал спорить.

Ночь была длинной. Я ждал рассвета, а его все не было. Сколько длятся их сутки? Если не ошибаюсь, двадцать два часа с минутами. И поделены они на периоды и доли. Об этом я читал в справочнике. Еще на базе.

Наконец стало светать. Я удивился, увидев на облаках, что улицы полны народу. Обычно прохожие появлялись часа через полтора после рассвета.

Открылась дверь, и вошел доктор.

- Вас еще не кормили? - спросил он.

- Нет, рано еще.

- Пора, пора, - сказал он.

- Сколько сейчас времени? - спросил я.

- Тринадцать долей третьего периода, - сказал доктор.

Я не стал просить разъяснений. Третьего так третьего.

- Мне придется вас покинуть, - сказал доктор. - Много работы.

Доктор вернулся через час и долго рассматривал ленты с записями моей температуры, давления, пульса и прочих штук, свидетельствующих о том, что я еще жив. Ленты ему явно не нравились, поэтому доктор начал насвистывать что-то веселое.

- Ну и как?

- Совсем неплохо. Совсем неплохо. Жалко, что вам сбили режим. Головы за это отрывать надо!

- За что?

- За полную безответственность. Ему, видите ли, не хотелось с ней прощаться. Ну ладно, потом объясню. Кстати, вы не будете возражать, если к вечеру мы сделаем вам переливание крови?

- А мое возражение будет принято во внимание?

Доктор вежливо улыбнулся и ушел.

На следующий день мне стало хуже. Доктор сидел на круглом табурете и о своих болезнях ни гу-гу. За окном метет. Вчера еще было тепло, и рыболовы покачивали над водой удилищами, как жуки усиками. А сегодня метет.

- Через полчаса кончится, - сказал доктор. - Недосмотрели.

- Вы управляете климатом? - спросил я.

- Да ничем мы не управляем, - вздохнул доктор. - Это не жизнь, а сплошное безобразие. Скорей бы облака уходили.

- Вы вчера что-то говорили о безответственности.

- Ах, вы об этом инциденте? Это неизбежно. Один молодой человек… Что с вами?

Мне было плохо. Я еще слышал доктора, но уже не мог удержаться на поверхности мира. Мне казалось, что я держусь за слова доктора, как за скользкие тонкие бревнышки, но вот слова выскальзывают и остаются на воде, а я ухожу вглубь, не смея открыть рта и вздохнуть…

Я очнулся. Они не знали, что я очнулся. Не заметили. И я слышал их разговор. Доктора и другого врача, специалиста по лучевой болезни.

- Два-три дня, не больше, - сказал специалист. - Очень плох.

Я знал, что говорят обо мне, но очень хотелось, чтобы слова эти не имели ко мне никакого отношения.

Вторично я очнулся ночью. Доктор сидел на своем табурете и раскладывал на коленях нечто вроде пасьянса из карт, похожих на почтовые марки. Мне показалось, что доктор осунулся и постарел. Я был благодарен доктору за то, что он не ушел ночью домой, за то, что сидит у моей постели, и даже за то, что он осунулся всего-навсего оттого, что в его отделении умирает человек с Земли, с совсем чужой и очень далекой планеты.

- Спите, - сказал доктор, заметив, что я открыл глаза.

- Не хочу, - сказал я. - Еще успею.

- Не дурите, - сказал доктор. - Безвыходных положений не бывает.