Чудеса Антихриста - [37]

Старая Ассунта могла не продолжать. Донна Микаэла разразилась рыданиями. Вся комната наполнилась плачем и стонами собравшихся женщин. Нет большего горя, как потерять мужа! Вдовы вспоминали своих мужей, а женщины, мужья которых еще были живы, думали о том времени, когда они останутся одиноки, когда они не будут иметь никакого значения, когда они будут всеми оставлены и забыты, потому что у них не будет больше мужа, у них не будет ничего, что дает им право на жизнь.

* * *

Дело было в конце декабря между Рождеством и Новым годом.

Опасность восстания все еще грозила, и тревожные слухи не прекращались. Рассказывали, что Фалько Фальконе собрал шайку разбойников и залег в каменоломнях, ожидая дня, назначенного для восстания, чтобы броситься в Диаманте и предаться грабежу и убийству.

Рассказывали также, что во многих горных городках народ возмутился, разгромил заставы у городских ворот и прогнал чиновников.

Ходили слухи, что солдаты переезжали из города в город, забирали всех подозрительных людей и расстреливали их сотнями.

Все готовы были к борьбе. Нельзя же было давать этим итальянцам убивать себя без всякого сопротивления.

И в это время донна Микаэла ухаживала за своим больным отцом, как прежде она ухаживала за доном Ферранте. Она не могла бежать из Диаманте, ужас ее все возрастал, и вся она была охвачена безумной тревогой.

Последним и самым ужасным известием, дошедшим до нее, была весть о Гаэтано.

Гаэтано вернулся неделю спустя после смерти дона Ферранте. Но не это наполнило ее ужасом, напротив, она обрадовалась, узнав это. Она почувствовала радость, что, наконец, возле нее есть кто-то, кто может защитить ее.

Но сейчас же она решила, что не примет Гаэтано, если он придет к ней. Она чувствовала, что еще принадлежит усопшему. Ей хотелось не видать Гаэтано, по крайней мере, еще год.

Но, когда прошла неделя, а Гаэтано все еще не показывался в летнем дворце, она спросила о нем Джианниту.

— Где Гаэтано, о нем ничего не слышно, может быть, он опять уехал?

— Ах, Микаэла, — отвечала Джианнита, — чем меньше будут говорить о Гаэтано, тем для него лучше.

Она рассказала донне Микаэле с ужасом, как о каком-то позоре, что Гаэтано сделался социалистом.

— Он совсем изменился, побывав в Англии, — сказала она. — Он не верит больше ни в Бога, ни в святых. Он не целует у священника руку, когда встречает его на улице. Он говорит, что никто не должен больше платить пошлины у застав. Он требует, чтобы крестьяне не платили больше аренды. Он носит при себе оружие. Он вернулся домой, чтобы поднять восстание и оказать помощь бандитам.

Довольно было и этого, никогда еще донна Микаэла не испытывала более страшного ужаса.

Так вот что предвещали зловещие осенние дни. Именно он и должен был ударить молнией из облаков. Этого ей и следовало ожидать!

Это было наказание и месть. Именно он и должен был принести с собой несчастье.

В последние дни она немного успокоилась. Она слышала, что все социалисты на острове были переловлены. A все отдельные попытки к восстанию в горных городках были быстро подавлены. Казалось, что всем волнениям должен наступить конец.

А теперь появился последний из рода Алагона, и народ последует за ним. Теперь придут в движение черные фигуры на площади. Люди в холщевой одежде опять перейдут Симето. И разбойничья шайка Фалько Фальконе выйдет из каменоломни.

* * *

На следующий вечер Гаэтано говорил на площади речь. Он сидел на срубе колодца и смотрел, как народ приходил за водой. Три года был он лишен наслаждения видеть, как стройные девушки поднимают на головы тяжелые кувшины с водой и проходят твердой, гордой походкой.

Но к колодцу приходили не только молодые девушки, но и люди всех возрастов. И, видя, как большинство из них бедно и несчастно, он захотел поговорить с ними о будущем. Он обещал им, что скоро начнутся лучшие времена. Он говорил старой Ассунте, что в будущем она каждый день будет иметь свой кусок хлеба, не прося ни у кого милостыни. И, когда она говорила, что не понимает, как это может случиться, он почти с гневом спрашивал ее, разве она не знает, что приближается время, когда старцы и дети не будут больше беспомощны и забыты.

Он указывал на старого столяра, который был так же стар, как и Ассунта, а к тому же очень болен, и он спрашивал ее, неужели она думает, что можно терпеть дольше без домов призрения и больниц? Разве она не понимает, что так не может идти дальше? Неужели все они не понимают, что в будущем будут заботиться о старых и больных?

Он видел детей, которые, как он знал, питались исключительно крессом и щавелем, который они собирали на берегу реки и по краям дороги, и он обещал, что скоро никто не будет голодать. Он положил руку на голову одного ребенка и так гордо поклялся, что скоро они не будут терпеть нужды в хлебе, словно он был владетельный князь Диаманте.

Он говорил, что, живя в Диаманте, они ничего не знают и не понимают, что должно наступить новое, прекрасное время, они думают, что прежние бедствия будут длиться вечно.

Пока он утешал так бедняков, вокруг него собиралось все больше и больше народа. Наконец он вскочил, стал на сруб колодца и заговорил громко.