Чудеса Антихриста - [18]

— Дон Ферранте, вы вознесли нас в небо, как Этна, и вы увлекаете нас в вечность, как безбрежное море!

Если бы Гаэтано увидел сегодня дона Ферранте, он, может быть, полюбил бы его. Или, во всяком случае, признал бы, что это величественный человек. Когда он на несколько времени отложил свою дирижерскую палочку и, взяв под руку адвоката, стал прохаживаться с ним по неровным плитам между римскими воротами и палаццо Джерачи, каждый видел, что он ни в чем не уступит красавцу Фавара.

Донна Элиза сидела на каменной скамье вдоль собора с женой синдика Вольтаро. И синьора Вольтаро, поглядев несколько минуть на дона Ферранте, вдруг сказала:

— Донна Элиза, ваш брат еще совсем нестарый человек. Он еще может жениться, несмотря на свои пятьдесят лет.

А донна Элиза ответила, что она каждый день молит об этом небо.

Но, едва она произнесла это, как на площади появилась дама, вся одетая в траур. Никогда еще она не видала такой сплошной черной фигуры. На ней было не только черное платье, шляпа и перчатки, но и вуаль был такой плотный, что нельзя было представить, что под ним скрывается белое лицо. Santissimo Dio! Казалось, что она надела на себя погребальный покров. Она шла медленно и согнувшись. Делалось почти страшно. Ее можно было принять за привидение.

Ах, ах, на площади все было так светло и весело. Крестьяне, оставшиеся дома по случаю воскресенья, стояли группами в праздничных одеждах с красными шарфами на шее. Крестьянки, приехавшие в собор, были в зеленых юбках и желтых шалях. Несколько иностранцев в белых костюмах стояли у балюстрады и любовались Этной. A все музыканты были одеты в мундиры, почти такие же прекрасные, как у дона Ферранте. А блестящие инструменты, а фасад собора, украшенный статуями! А солнечный свет, а снежная вершина Монджибелло, которая казалась так близко, что до нее почти можно было достать рукой… Все было так необыкновенно ярко и весело.

И когда среди этого веселья появилась печальная черная синьора, все неподвижно уставились на нее, а некоторые перекрестились. Дети, сидевшие верхом на перилах лестницы, ведущей в ратушу, сползли вниз и последовали за ней на некотором расстоянии. И даже лентяй Пьеро, лежавший на балюстраде, приподнялся на локте. Появление ее вызвало переполох, словно из собора вышла сама черная Мадонна!

Пожалел ли кто черную синьору из всех глазевших на нее? Тронуло ли кого-нибудь, что она идет так медленно и сгорбившись?

Да, да, одного это тронуло, и это был дон Ферранте. В сердце его звучала музыка, он был добрый человек и он подумал: «Пусть будут прокляты все эти кассы, которые собираются для бедняков и только приносят людям несчастье! Ведь это бедная синьорина Пальмери, отец которой украл благотворительный капитал; она так стыдится этого, что не решается открыть своего лица». И, раздумывая так, дон Ферранте подошел к даме в трауре и подвел ее к самым церковным дверям.

Тут он почтительно снял шляпу и назвал свое имя.

— Если я не ошибаюсь, — сказал дон Ферранте, — вы — синьорина Пальмери. Я имею к вам просьбу!

Она вздрогнула и отступила назад, как бы желая убежать; но все-таки она осталась.

— Дело идет о моей сестре донне Элизе, — сказал он. Она знала вашу мать, синьорина, и горит желанием познакомиться с вами. Она сидит возле собора. Позвольте мне проводить вас к ней.

И без дальнейших разговоров он взял ее под руку и подвел к донне Элизе. И она не сопротивлялась ему. Донна Элиза хотела бы посмотреть, кто может устоять против дона Ферранте.

И тогда донна Элиза встала и пошла навстречу черной синьоре. Она откинула ее вуаль и поцеловала ее в обе щеки.

И какое у нее лицо! Какое лицо! Может быть, она была и не красавица, но у нее были такие глаза, которые говорили, молили и жаловались даже тогда, когда лицо улыбалось. Да, Гаэтано, пожалуй, не стал бы писать или вырезывать с этого лица Мадонну, для этого оно было слишком бледно и худо, но ведь Господь-то уж, наверное, знал, почему Он не дал таких глаз румяному и круглому личику.

Когда донна Элиза поцеловала ее, она положила голову ей на плечо и несколько раз вздрогнула от рыданий. А потом она подняла голову и улыбнулась. И казалось, что эта улыбка говорит: «Ах, так вот каков мир! Как он прекрасен! Дайте мне поглядеть на него и улыбнуться ему! Может ли несчастная взглянуть на него и позволить глядеть на себя? Могу я открыть свое лицо?»

Ах, все это она сказала без слов, одной своей улыбкой! Какое у нее лицо! Какое лицо!

Но тут Гаэтано перебил донну Элизу:

— Где она теперь? — спросил он. — Я тоже должен увидеть ее!

Донна Элиза взглянула в глаза Гаэтано. Они горели словно озаренные пламенем, и на висках его выступила краска.

— Ты еще успеешь увидать ее, — резко сказала она и раскаялась в каждом произнесенном слове.

Гаэтапо увидал ее тревогу и понял, чего она боится. И он решил сказать ей сейчас же о своем намерении уехать в Америку.

Он понял, что эта чужая синьорина должна быть очень Она сна. Донна Элиза была убеждена, что Гаэтано полюбит ее, и почти обрадовалась, услыхав, что он хочет уехать.

Потому что все же это казалось ей лучше, чем видеть его мужем бедной девушки, дочери вора.