На следующий день продолжение. Ждем Глазастую.
— У нас дома бедлам, — весело сообщает Ромашка. — Отец мамашу стукнул. Та ревет. Не понимает, кто у нее ключи свистнул. Всю ночь они не спали, что-то там перекладывали, пересчитывали. А сегодня новые замки ставят. Мать говорит: «Я тебя давно просила: поставь квартиру под охрану милиции». А он: «Нашла придурка. На милицию ставить — все равно что голову в петлю сунуть».
— А ты чего радуешься? — спрашиваю Ромашку.
Она молчит, потом отвечает:
— Мое личное дело.
Сидим ждем Глазастую, а ее все нет и нет.
— А может, она взяла деньги — и с концами? — спрашивает Каланча.
Тут как раз раздается звонок, мы все трое, не сговариваясь, бросаемся к двери.
Глазастая спокойная, красивая, даже больше, чем всегда. Разодетая в пух и прах, в широкой кожаной куртке с плечами, в длинной юбке, с подмазанными глазами. Картинка!
— А деньги где? — нетерпеливо спрашивает Ромашка.
— Деньги… в одном месте, — отвечает Глазастая. — Не буду же я их с собой таскать?
Мы с Каланчой при сем присутствуем, в разговор не влезаем.
— А сколько там всего, пересчитала? — небрежно роняет Ромашка, словно проверяет Глазастую.
— Пересчитала, — говорит Глазастая и, как нарочно, замолкает.
— Ну?! — не выдерживает Ромашка.
— Десять тысяч, — произносит наконец Глазастая.
Ромашка облегченно вздыхает, и я вдруг понимаю почему: все в норме. Глазастая ее не обманула.
— Десять?! — балдеет Каланча. Она застывает с открытым ртом вроде меня.
— Каланча, закрой варежку! — хохочу. — А то плюну!
— Иди ты! — Она отмахивается, я ей мешаю.
— А почему ты их не принесла? — спрашивает Ромашка. — Шоферские могла оставить, а остальные надо было принести.
— Вот именно! — подхватывает Каланча. — Не зря же мы их брали.
Глазастая молчит. Ромашке это не нравится.
— Они ведь не твои, а мои! — с вызовом говорит Ромашка. — Так что поехали за ними! — Встает. — Я бы их поделила между нами.
Каланча тоже нетерпеливо вскакивает, предложение Ромашки ей очень нравится.
— Не поделишь! — отрезает Глазастая. — Не твои это деньги, и не мечтай!
Тут я качаюсь, чуть не падаю — ничего себе пирожки!
— А чьи же, позвольте узнать? — ехидничает Ромашка, но сама как-то уже не в себе.
— Трудно ответить. — Все стоят вокруг Глазастой, но она продолжает сидеть. — Вроде бы ничьи… Пока. Их можно приспособить… Например, отдать в детский дом, где счастливые радостные дети, окруженные заботой своих воспитателей, ни разу не ели досыта! И устроить им обжираловку! Представляете, сколько детей можно накормить за семь тысяч?
— Чего-чего?! — Ромашка бледнеет. Глаза от злости узкие, неприятные. — С какой стати?! Пусть на них государство жертвует! Ишь ты, добренькая за чужой счет! Кради у своего папаши и жертвуй! Девчонки, как вам это нравится? — Она ищет у нас поддержки.
— Мне лично не нравится! — кричит Каланча.
А я молчу: я на стороне Глазастой.
— Пошли! — требует Ромашка. Хватает Глазастую за рукав куртки и тянет в неистовстве на себя.
— Вещички не рвать! — цедит Глазастая и отталкивает Ромашку ногой.
Та отлетает в угол. Вскакивает, вопит:
— Отдай, стерва, мои деньги! — Захлебывается в словах. Конечно, ей обидно. — Скажи спасибо, что я вам три куска отвалила за ваши вонючие шкуры! Мне спасаться не надо, не я соучастница угона, а ты! Ты увидела тачку с ключом! Ты!.. И сказала Самураю!
«Вот как она поет! — думаю я. — Вроде Каланчи!» Мне бы тоже закричать на Ромашку, заорать: «Что ты, подлюга, из-за денег давишься?!» — А я молчу. Смотрю на Глазастую, как на спасительницу, а сама молчу и дрожу.
Ромашка подступает к Глазастой — вот-вот кинется на нее, но в последний момент останавливается, драться не решается. Глазастая сильная, гимнастикой занимается.
— Ты мои деньги выложишь! — с угрозой говорит Ромашка. — Выложишь… или подавишься ими! Я тебя заложу, себя не пожалею!
— Забудь, подруга! Денег ты не получишь, — спокойно отвечает Глазастая. Ее не одолеешь, она невозмутимая, сбою не дает. — А заложишь — тебе же хуже.
Ромашка поворачивается и убегает. Хлопает дверью изо всех сил. А что ей остается делать?
Наступает тишина. Ее нарушает Каланча.
— Пойти, что ли, за Ромашкой? — спрашивает.
— Иди, — соглашается Глазастая. — Ее не надо оставлять одну.
Каланча быстро уходит. Ей, видно, охота к Ромашке, чтобы все обсудить.
— Ромашку я не боюсь, как ты понимаешь. Никого она не заложит. Себя сильно любит. Каланчу я нарочно отправила, чтобы не отсвечивала. А деньги при мне. — Глазастая скидывает куртку, а под нею рюкзачок с деньгами. — Теперь вопрос: как передать их Судакову? А потом решим, что делать с остальными.
— А как же насчет детдома? Ты же говорила, отдадим детдомовцам.
— Говорила… А вдруг отец Ромашки их не украл, а вдруг они честно заработанные?
— Но Ромашка же сама рассказывала про отца.
— Ромашка что хочешь наплетет, если ей выгодно. Она же заранее знала, что там десять, а не три.
Значит, заранее придумала, чтобы мы их взяли. Спрашивается — для чего? Для себя, конечно. Смотрю на нее в ужасе, говорю:
— А если они честно заработанные, значит, мы — воры!
Глазастая не отвечает, сама, видно, про это думает.
— Поживем — увидим, а пока я предлагаю написать Судакову письмо. Текст я придумала. Слушай… — И произносит с выражением: — «Вот тебе дармовые деньги, халява, и молчи на суде, а то тебе хана!..»
