Чтобы никто, никогда... - [2]

Теперь о навигаторе Тиме Келли. Этот чуть грубоватый парень всякого хлебнул на своем веку, и сомнения, если речь шла о хорошем куске от пирога жизни, редко терзали его заматерелую душу. Но теперь терзали. Разумеется, сомнения его были совсем не те, что у идеалиста, мистика и искателя конструктивной правды пастора Абрахама Кроса.

Богатств Леа хватило бы на миллион таких, как Тим Келли. Он прямо захрипел, когда впервые увидел увесистый бриллиант в одном из заурядных храмов Великой Пчелы, захрипел и бросился к сияющему гранями булыжнику. Двумя жуткими ударами он сокрушил двух служек-леанитов и овладел бриллиантом — отныне он мог приобрести парочку банков, из тех, что покрупней, и состав цистерн с виски, чтоб угощать всех и себя.

Служки-леаниты совсем не обиделись на удары. Не только не обиделись, но, ласково жужжа, приятно протанцевали вокруг Келли, остервенело озирающегося кругом с пудовой драгоценностью у груди, и отвели его в подвальчик при храме, до отказа набитый почти такими же кристаллами. «Бери, бери больше, добрый Тим Келли», — говорил весь их вид.

Десятки таких храмов с точно такими же подвальчиками обнаружил счастливчик Келли в течение нескольких ближайших дней и перестал быть счастливчиком. Он понял: каждый житель Земли может стать обладателем такого же камня, а значит, находке грош цена. Он знал толк в рыночных законах спроса и предложения, он кожей ощущал действие знаменитой формулы «товар — деньги — товар». Кроме того, он отдавал себе отчет и в том, что львиная доля его личной добычи при возвращении реквизируется Воинствующими братиями на алтарь отечества, и нечем ему будет откупиться от правосудия, а откупаться требовалось позарез…

Да, не случайно Келли стал космонавтом. Чего уж там скрывать, бежал бежал, бедолага Тим от лап правосудия с грешной Земли по той причине, что один стоил десятка таких, кто активно делал планету грешной. Несколько зверских убийств, парочка ограблений поездов, сотня налетов со взломом — с такой биографией сунешься в отдел кадров далеко не каждого предприятия. Это ведь именно он, Тим Келли, вошел однажды в зал заседаний окружного суда. И не просто вошел. Ввалился, держа, как хоругвь, на вытянутых руках тело только что задушенного им шерифа.

— Встать, мерзавцы, когда к вам входит джентльмен, — рявкнул Тим заседателям и присяжным, а полицейские и так стояли, швырнул труп на стол, манипулируя пулеметом, прыгнул в окно — и был таков без единого выстрела!

Да, найти столько драгоценностей — значило ничего не найти. Оставалось одно — оставаться; впрочем, не так уж и плохо жилось Тиму Келли на Лea в его Бриллиантовом дворце. Вот только зануда пастор несколько поднадоел с ханжескими речами, ну да Тим поставит попишку на свое место, иже еси! Да еще не производили тутошние пчелки мяса и виски, так ведь и в Штатах виски подорожало — не подступишься, и на закуску скидка не предвиделась. Что же касается спиртного, так Тим его уже гнал из местных замечательных плодов, уже смастерил аппарат — золотые руки были у навигатора Тима Келли!

Бортмеханик Джим крался в фиолетовой тьме ущелья, не включая фонаря. Он постоянно оглядывался, опасаясь слежки со стороны фанатика пастора, который, по мнению Эй-ты-Джима, костьми ляжет, но донесет начальству во Христе о новоявленной планете. Он давно заметил, что пастор нет-нет да и взмахнет иногда руками, будто крыльями, точно звание ангела уже утверждено за ним тайным и открытым голосованием братии. Да что пастор! Приходилось опасаться и этого флибустьера Келли, который к вечеру успевал нализаться, лез целоваться, плакал и клялся, что он еще посчитается кое с кем там, на благословенной Земле.

Джим вздрагивал и останавливался, его слух тревожно ловил шорохи и хрусты чернильной ночи чужих гор, и чудилось ему, будто во мраке зарослей плачет, как нетопырь и рычит подгулявший навигатор. Мороз пробегал по коже юнца Джима от этих шакальих завываний, но он убеждал себя, что все ему лишь мерещится, и понапрасну так убеждал он себя, ибо, как знает читатель, Тим Келли и в самом деле в этот момент продирался через буераки и репейники в сторону ракеты, и свирепый рык мог на этой беззлобной планете принадлежать только ему.

Далеко не все устраивало Джима в его родной стране. Великое множество старых книг находилось под запретом, а новые выпускались под строжайшим надзором святой цензуры; в кино и театрах шли только те представления, что устраивали официальных представителей Учения, остальные не разрешались. Мучил Джима и квартирный вопрос — жилищный кризис давно стал нормой быта в Штатах, ибо церковники научно обосновали необходимость проживания в кельях, выдернув из библии благостный афоризм: в тесноте да не в обиде!

Но Джим обижался. Молодые силы кипели в нем, и мысленно он не раз примерял их к крепости власть имущих церковников. Увы, соотношение было не в его пользу. Но теперь в нем горела новая надежда — правда о Лее всколыхнет оболваненные массы. И правду принесет он — Эй-ты-Джим!

«Всколыхнуть-то всколыхнет, — сомневался он, — но к тому времени, когда правда о Леа станет достоянием широких слоев, монополия церковников успеет окончательно изгадить невинную Леа. Гангстеры хлынут сюда якобы затем, чтобы обратить леанитов в истинную веру, заварят кашу, которую потом вовек не расхлебать. Нет, нельзя допустить такого. Взорвать, взорвать ракету. И человек, у которого хватит на это решимости, есть — это он, Джим! Власть имущие сочтут экспедицию погибшей и поскупятся слать сюда вторую экспедицию. А со временем… со временем приятели Джима прилетят за своим другом на Леа, и все узнают о его подвиге!»