Чтоб полюбить сильней... - [24]

Однако при некоторых дополнительных затратах богатые люди могли бы легко продлить удовольствие, перевезя тушу куда-нибудь к себе в Лондон или Чикаго, чтобы затем время от времени полюбоваться на происходящие в ней изменения органического распада. Наиболее удовлетворила бы их охота на левиафана — сколько крови, рева и содроганий! Вместе с тем можно было бы стрелять и по летающим блюдечкам или по пустым бутылкам, как делают это на пикниках любители природы после нормального возлияния. Легко можно бы устроить, чтобы такие попадания сопровождались взрывом, стоном, вскриком — для утоления щекотного чувства превосходства.

Отнимать жизнь у птицы и зверька, не входящих в категорию промысловой живности, — это все одно, что бить связанное безобидное, безвредное, милое слабейшее существо, неспособное защитить себя. Но ставить себе призом за ловкость, за машинную меткость чужую жизнь, даже маленькую, абсолютно безгласную, ничем тебе не угрожающую и равную тебе по праву гражданства на планете, — это очень, очень подло.

Надо помнить, что природа принадлежит не одному обладателю огнестрельного оружия, а всему народу в целом, и справедливо установлено кое-где за границей, что убитая дичь подлежит оплате, как пищевое мясо, по своей весовой и сортовой стоимости.

Некоторые хитрецы спрашивают с наивным видом, по какому праву поднимаются голоса об отмене житейского обычая охоты. Однако здесь есть разница, которая заключается в совершенствовании средств охоты. Одно дело — дедовский со ствола заряжаемый самопал с пыжом и самодельной пулей и совсем другое дело тургеневская берданка. И совсем другое дело применение лазера в охоте, как орудия с гораздо большим КПД. И, наконец, применение небольшого тактического атомного заряда для глушения рыбы. Есть моральная разница между старым мужицким топором при рубке леса, при работе с которым надо сперва поплевать в ладонь, потом замахнуться, потом ударить, и так иногда тысячу раз сряду, и совсем другое дело электропила, которая работает легко и просто, как обычная древокосилка.

И количество живности другое было, и количество охотников — раньше охота была лишь для бар.

Заядлые охотолюбцы ссылаются в письмах на Тургенева, Куприна, Чехова и других писателей, которые увлекались охотой.

Знаменитые люди, на которых ссылаются любители пострелять в живую мишень, стали знаменитыми не тем, что были они охотниками.

Многие охотники клянутся, что они любители природы. Но сделайте попытку любить ее без применения огнестрельного оружия!

Логика охотников вообще весьма путаная. В конце концов никто не хочет лишать их этого занятия. Хотите убить волка — пожалуйста, вам даже деньги заплатят. Общество в данном случае выступает против поступков, которые вредят ему в целом.

Любите зверя? Не жалейте денег и труда на орехи, коноплю, чтобы подкормить белок, синиц и т. д. Если любишь природу, то за это можешь и пострелять в нее? Любовь к природе чем бескорыстнее, тем больше украшает человека. Не в обмен на жизнь. Некоторые оправдывают охоту на лося тем, что он, дескать, слишком расплодился и губит молодой лес. Очень тронула бы такая забота о лесе, если бы она была без надежды на получение лосиного мяса и даже на продажу его на рынке.

Важный вопрос, который сейчас так горячо обсуждают все советские люди, до окончательного выяснения, до вынесения государственных законоположений могли бы решить только сами охотники. У каждого охотника есть возможность доказать отнюдь не словами, как действительно горячо любит он природу.

Борис Рябинин ТЫ ХОЗЯИН… ТЫ ГОТОВ ИМ БЫТЬ?

Вертолет санитарной авиации возвращался в Анадырь. Он вез больного чукчу, прихватив по пути несколько пассажиров — той разношерстной, но в чем-то удивительно схожей современной передвигающейся публики, которая характерна для наших дней. Больного надо было сдать в окружную больницу, остальных высадить на аэродроме, у поселка старого рыбкомбината.

Не долетев до Анадыря несколько километров, вертолет завис над посадочной площадкой, затем как птица, высматривающая добычу или местечко поудобнее, повертелся и приземлился: сюда должна была прийти машина скорой помощи и забрать больного.

Машина задерживалась, а день был великолепен, один из тех ярких, прозрачных, пронизанных теплом и солнцем дней, какие случаются в этом краю земли на исходе короткого северного лета, и пассажиры высыпали из вертолета. На носилках вынесли больного, и он лежал, жмурясь от света, с блаженным выражением лица, тоже вбирая в себя всю эту благодать. Вышли и летчики и отдельной группой стояли и беседовали в стороне.

Вдруг один из них, тот, что был помоложе и повыше ростом, быстро завертел шеей, затем, отпрыгнув как-то по-козлячьи, вприпрыжку, взлягивая длинными ногами в ботинках и синих форменных брюках, понесся вдоль края площадки. Ласка! Он увидел ласку! Юркий, грациозный зверек, тоже, по-видимому, соблазненный теплом, вылез на пригорок, чтоб понежиться под лучами солнца, не такого уж щедрого в этих широтах, и — тут же подвергся нападению человека. Зверушку увидели и другие. Первым за летчиком последовал парнишка лет пятнадцати, затем еще двое, одному, наверное, было уже двадцать, а другому и того больше. Крича, размахивая руками и спотыкаясь, они гнались за лаской. «Куда? Зачем?!» — крикнул я им, но они не слушали, а может, и не слышали, увлеченные погоней, все во власти внезапно вспыхнувшего атавистического чувства древнего охотника.