Что-то… - [18]

Всё-таки есть что-то обволакивающее в ощущении, когда возвращаешься домой после некоторого отсутствия, пусть даже не очень долгого. В тебя будто возвращается то привычное, что слегка забылось. Буквально на уровне вестибулярного аппарата. И на уровне инстинкта. «Своя норка». Правда, есть такие люди, которым всё равно, где «обитать»; где покормили – там и очаг, где уснул – там и ночлег. И что это, ещё один «признак человека разумного», – ведь большинство животных имеют свои норы, берлоги, или, по крайней мере, ареалы обитания – или же это ещё одно человеческое отклонение от природы? Чёрт его знает.

Борис приехал домой на каникулы после окончания четвёртого курса «политеха». И хотя Горск-9 находился совсем не далеко от областного центра, где он и учился, у Бориса было ощущение, что он покинул большой мир и очутился в таком уютном закутке, в заповедной зоне спокойствия. Быть может, это было связано с укоренившегося в нём с самого детства ощущения самого себя как жителя «закрытого» города; тогда ему виделась в этом какая-то значимость, ставившая его немного (совсем чуть-чуть) выше по сравнению с жителями «простых» городов. С годами это лёгкое внутреннее зазнайство прошло, но ощущение закрытости родного городка осталось. И в этом было что-то необъяснимо уютное.

По приезде, после изрядной доли материнской радости по этому поводу, Борису была представлена сводка местных новостей. Катька – белобрысая соседка по подъезду, в которую он, кажется, был влюблён в детском садике – «выскочила» замуж, предварительно «залетев». Цирк, да и только. Тётя Валя развелась с дядей Семёном, когда выяснилось, что у него есть молоденькая любовница. А «бедная Валюша» столько лет лечила любимого мужа от импотенции, потратив на это уйму денег. Ради кого, спрашивается. Мишку Гренкина, одноклассника Бориса, посадили на семь лет за грабёж. И зачем только его родители «откупили» от армии? А Надежда Фёдоровна, заведующая библиотекой, умерла в марте.

«А что случилось? – удивлённо-встревоженно спросил Борис. – Она же, вроде, не такая уж и старая была».

«Пятьдесят семь лет всего, – вздохнула Галина Петровна. – Рак по-женски».

Это было сказано с выражением некоторой обречённости. Что ни говори, а знание о близости ядерного реактора, находящегося в институте, постоянно довлело над жителями городка, не смотря на все уверение о безопасности. Все мы люди разумные, так что… радиация – она и есть радиация.

Борис немного припечалился. Библиотекарша было симпатичной, очень милой женщиной, которая всегда хорошо к нему относилась, потому что он довольно много читал. Вопреки распространенному представлению о библиотекаршах, как о худышках со всегда серьёзным выражением лица и стервозным характером, Надежда Фёдоровна была очень приветливой женщиной, выглядевшей немного «по-деревенски», но при этом очень интеллигентная и эрудированная. И ещё, от неё всегда приятно пахло. Борис, как ни странно, хорошо помнил этот запах. С ним было связано что-то… бог его знает что, но кажется, это имело отношение к подростковому периоду его жизни. Честно говоря, он тогда не упускал возможности зыркнуть в разрез её платья. Надо сказать, посмотреть было на что. Простите великодушно, Надежда Фёдоровна! Кстати, обе её дочери были такими же симпатичными. К сожалению Бориса, они были старше его, так что они «пересекались по жизни» ровно постольку, поскольку являлись жителями небольшого городка.

«А кто теперь заведует библиотекой, – спросил Борис, – тётя Зоя?».

«Нет, она отказалась. Да ей до пенсии полтора года осталось. Приехал какой-то пожилой мужчина. Говорят, откуда-то с дальнего востока. Ещё месяца не прошло, так что о нём никто ничего не знает. Вроде бы, в библиотеке пока всё по-прежнему. У Надежды Фёдоровны там всё было в порядке, ты знаешь, так что не думаю, что ему нужно будет что-то менять. Хотя, „новая метла“… и всё такое».

«Будем надеяться, что он не „выметет“ что не следует. Наша библиотечка иной городской фору даст». – Борис встал из-за стола, поблагодарил мать за ужин и пошёл в свою комнату.

Комната Бориса была угловой, и поэтому с самого детства воспринималась им как в некоторой степени «особенная» комната. Эту особенность ей придавало, скорее всего, то впечатление, которое производило на его детскую фантазию знание того, что за вот этой сплошной стеной находится ни другая комната, а уже открытое пространство улицы. Кстати, по этой самой причине в зимнее время стена была довольно холодная, отчего в комнате было не очень уютно, а угол обычно промерзал до синюшности. Но это была его личная комната, и ему не очень нравилось, когда мать жаловалась знакомым или родственникам на эти недостатки. Тогда ему виделось, или слышалось, в её словах что-то уничижительное по отношению к нему самому: мол, приходится жить бедолаге в таких вот условиях; а куда деваться? Но он не чувствовал себя бедолагой. Это была его собственная комната. И это было здорово.

Правда, когда он подрос, у него возник несколько недоуменный вопрос: почему проектировщикам этого дома не пришло в голову сделать торцевую стену с окнами. Ведь в областном центре полно таких домов. Он видел, когда они с мамой ездили в цирк. Да и второй стояк центрального отопления не помешал бы. Или, по «социалистическим стандартам», спальня с двумя окнами и батареями считалась ненужным излишеством? Сие неизвестно.