Что такое Аргентина, или Логика абсурда - [5]

– и благополучно продолжили покраску потолка. Даже будучи оптимистом, было понятно, что до открытия магазина никак не меньше недели, какое там «завтра». Но уже было ясно, что спешить в этом городе не принято. Желание все бросить и начать танцевать, невзирая на сроки сдачи объекта, символично для аргентинцев; совет «цени настоящий момент, живи только им, ибо прошлое не вернуть, а будущее еще не наступило» они воспринимают буквально. Их жизнь больше похожа на череду моментальных фотографий с постоянно меняющимися настроениями, красками, тонами, чем на полнометражный фильм, соединенный режиссерской идеей. Оказывается, можно жить и так. Совершенно подругому. Пришла в голову мысль, что к югу от экватора законы кардинально меняются, и те понятия и нормы жизни, что приняты у нас, здесь, ровно наоборот, – в конгруэнтном отражении. Южноамериканское солнце без всякого смущения проделывает свой путь по небосводу справа налево, наперекор всей логике Северного полушария, и придает иной смысл жизни этих людей, который не так-то легко понять наблюдателям из северных широт.

Глава 4. Ло Де Селия

[4]

Поднимаясь по крутой лестнице, ведущей с улицы туда, где раздавалось танго «Чокло», по русским кинофильмам знакомое под названием «На Дерибасовской открылася пивная», я предвкушала посвящение в милонгеры и, конечно же, успех на этом поприще.

Ухо выхватывало знакомые мне испанские слова, и я подумала: «Дерибасовская… пивная… бардак… драка… Как это все по́шло в русском варианте. То ли дело… Наверняка в оригинальном тексте, написанным легендарным автором многих классических танго Энрике Дисеполо, поется о неземной любви и страсти в красивых интерьерах». Много позже я узнаю, что «Эль Чокло» как и многие другие танго, воспевают утрату. Утрату любви, утрату матери… Оба эти не слишком оптимистические события являются как лейтмотивом текстов, так и источником вдохновения для авторов музыки и слов, а также для танцующих танго людей, которые с гордостью именуют себя милонгеро. Больше всего в этот момент мне хотелось танцевать с настоящими милонгеро, ведь собственно ради этого я и проделала длинный путь: от Орегона до Аргентины, от корпоративного бухгалтера и жены бизнесмена до роковой милонгеры – так называют женщину, не просто посещающую милонги, но живущую танго, совершающую безумства во имя него и ставящую этот танец во главу своих приоритетов.

Отодвигая красную тяжелую занавеску при входе на милонгу Ло Де Селия, я приготовилась к танго-крещению.

А там, за занавеской, был иной мир, в котором казалось, что люди, живущие в нем, не были в курсе дела, что на дворе двадцать первый век. По танцполу передвигались тени из прошлого: пожилые, но все еще элегантные дамы в черных платьях, которых плавно и бережно вели в танце партнеры: седые, с поблескивающими лысинами или неестественно черными набриолиненными волосами мужчины, возраст которых выдавали безнадежно устаревшие модели пиджаков с лацканами из шестидесятых. Скорее это напоминало выездную дискотеку в доме престарелых и разительно отличалось от того, что я представляла по старым аргентинским фильмам с ловеласами-сердцеедами и фатальными красотками. Хотя при умеренно развитой фантазии несложно было увидеть в этих ветхих людях героев тех фильмов, пусть и постаревших на тридцать или сорок лет. Пары танцевали щека к щеке, у женщин выражение лиц было страдальчески-упоительным, у некоторых – на грани экзальтации.

Прервалась музыка, пары разомкнули объятия, мужчины достали белые платки и стали промокать вспотевшие лысины. Кто-то стирал следы макияжа, оставленные чрезмерно накрашенной партнершей, кто-то учтиво предлагал платок даме, чтобы та вытерла размазавшуюся с ресниц и потекшую тушь. Воздух был густым, почти что тяжелым от смеси женских и мужских духов и сигаретного дыма.

Селия, организатор милонги и ее бессменная хозяйка на протяжении многих лет, провела меня за столик, где сидели одни женщины, и показала на единственный свободный стул: «Бьенвенида, нинья», – произнесла она. По сравнению с соседками по столу я, безусловно, была «нинья» – «деточка», впрочем, как и по моей степени осведомленности: я понятия не имела, что же теперь надо делать. Было даже приятно, ведь в России женщину в 40 лет едва ли не отпевают, а столичные глянцевые журналы изобилуют обнадеживающими заголовками и советами не сдаваться, вроде «Как найти работу, если тебе за 35», «Любовь и секс после сорока: это возможно». А тут, надо же… деточка… и слово-то какое ласковое: нинья.

Моим соседкам по столу было за шестьдесят пять, прикинула я, а насколько далеко, мешали предположить платья с высокими разрезами, высокие каблуки и обилие больших блестящих украшений. Мой испанский не позволял вести светскую беседу, а их английского хватило только на то, чтобы спросить «откуда я» и вежливо улыбнуться, услышав, что из США. Когда я попыталась объяснить, что хоть приехала я из США, но на самом деле русская, дамы меня поняли и заулыбались более оживленно: «О, руса!» – с опять непременным «бьенвенида», но уже произнесенным с бо́льшим энтузиазмом. Русских на милонге они еще не видели, но уже стали привыкать к иностранцам, среди которых большинство составляли американки и итальянки.