Что скрывал покойник - [89]

— Что было дальше? — спросила Мирна.

— Они заперли Джейн в доме и заставили разорвать помолвку, вообще прекратить все отношения с возлюбленным. А потом ее родители побеседовали с Кей Томпсон, у которой работал Андреас, и пригрозили отобрать у нее лесопилку, если этот лесоруб еще хотя бы раз взглянет в сторону Джейн. В те времена это запросто можно было устроить. Кей была славной женщиной, доброй и честной, она все объяснила парню, но этот случай разбил его сердце. Очевидно, он пытался увидеться с Джейн, но это ему не удалось.

— А Джейн?

— Ей запретили встречаться с ним. Решение было окончательным и обсуждению не подлежало. Ей только-только исполнилось семнадцать, и она не смогла настоять на своем. И сдалась. Это было ужасно.

— Джейн узнала о том, что это Руфь выдала ее?

— Я никогда ей об этом не говорила. Может быть, зря. Мне казалось, что ей и так пришлось много страдать, но, скорее всего, я просто боялась.

— Вы когда-нибудь говорили об этом с Руфью?

— Нет.

Мирна взглянула на фотографию в руке Тиммер. Кожа у нее на руках стала такой тонкой, что просвечивала насквозь, и под нею были видны жилы и вены. На снимке же было запечатлено мгновение радости, которая померкла слишком быстро.

— Почему Руфь поступила так?

— Не знаю. Мысль об этом не дает мне покоя вот уже шестьдесят лет. Может, и она тоже задается тем же вопросом. Есть в ней что-то такое, какая-то горечь, которой ненавистно счастье других людей и которая стремится разрушить его. Вероятно, она и стала выдающейся поэтессой именно потому, что знает, что такое страдание. Она буквально притягивает к себе страдания. Коллекционирует их, а иногда и создает сама. Наверное, это и было причиной того, что она полюбила сидеть со мной. Она чувствует себя более уверенно в обществе умирающей женщины, а не здоровой и счастливой. Но, быть может, я несправедлива к ней.

Слушая рассказ Мирны, Гамаш думал о том, что с радостью бы познакомился с Тиммер Хедли. Но было уже слишком поздно. Однако он намеревался свести знакомство с Джейн Нил или, по крайней мере, узнать ее настолько близко, насколько это вообще теперь возможно.

Бювуар переступил порог безупречного и идеального дома. Настолько безупречного и идеального, что он казался безжизненным. Настолько безупречного и идеального, что какая-то крошечная часть его замерла в восхищении. Он постарался загнать эту часть поглубже и сделал вид, что ее не существует.

Дом Иоланды Фонтейн сверкал чистотой. Все поверхности были отполированы и блестели. Ему предложили разуться, а мотом провели в гостиную, единственный недостаток которой, нарушавший гармонию, восседал в мягком кресле и читал раздел спортивных новостей в газете. Андрэ не пошевелился даже ради того, чтобы поздороваться с собственной супругой. Иоланда сама направилась к нему. Точнее, не к нему, а к груде газетных страниц, беспорядочно брошенных на роскошный небольшой ковер. Она подняла газету, аккуратно сложила ее и водрузила на кофейный столик, строго симметрично. После этого повернулась к Бювуару.

— Инспектор, не хотите ли чашечку кофе?

Он опешил от неожиданной смены ее настроения, но потом вспомнил. Они же были в ее доме. На ее территории. Так что владелице дома вполне позволялось устроить небольшое представление, изображая светскую даму.

— Нет, благодарю вас. Я всего лишь хотел получить ответы на некоторые вопросы.

Иоланда слегка наклонила голову жестом, долженствующим выражать ее благоволение к человеку, добывающему свой хлеб насущный в поте лица.

— Вы ничего не выносили из дома мисс Нил?

Вопрос вызвал вспышку гнева, но не у Иоланды. Андрэ опустил газету и нахмурился.

— А какое вам до этого дело?

— Теперь мы уверены в том, что мисс Нил была убита. У нас есть ордер на обыск ее дома, после чего он будет опечатан.

— И что это значит?

— Это значит, что войти в него не сможет никто, кроме полиции.

Муж и жена обменялись взглядами. Впервые с того момента, как Бювуар пожаловал к ним в гости. Этот взгляд никак нельзя было назвать любящим или ободряющим: в его взгляде читался вопрос, а в ее — подтверждение и ответ. Последние сомнения у Бювуара исчезли. Эти двое что-то сделали в доме Джейн Нил.

— Вы что-нибудь брали оттуда? — повторил он вопрос.

— Нет, — ответила Иоланда.

— Если вы лжете, я арестую вас по обвинению в препятствовании ведению следствия, а это, месье Маленфан, будет чрезвычайно плохо выглядеть с учетом вашего и без того впечатляющего послужного списка.

Маленфан улыбнулся. Ему было все равно.

— Чем вы занимались в течение пяти дней, миссис Фонтейн?

— Декорированием. — Она широким жестом обвела гостиную. Все буквально здесь кричало о дешевом вкусе. Занавески на окнах показались ему несколько странными, но потом он заметил, что она повесила их так, чтобы узоры были видны с обеих сторон, в том числе и с улицы. Он никогда еще не встречал подобного авангардизма, но почему-то не удивился.

Иоланда Фонтейн могла существовать только при наличии аудитории. Она была похожа на новомодные светильники, которые зажигались после того, как вы хлопали в ладоши. Она включалась в жизнь после аплодисментов, или резкого упрека, или даже нагоняя. Любой реакции, при условии, что она направлена на нее, было достаточно. Тишина и одиночество вытягивали из нее жизненные силы и соки.