Что посеешь... - [19]

— Кто?!

— Она зубным врачом была, весь Чимкент лечил у неё свои зубы... Но главное, знаешь, кем она была? Матерью Милицы Николаевны!

— Как же вы к ней попали? Случайно?

— То есть как случайно?

— Ну, что вы, ни с того ни с сего вдруг к матери своей знакомой попали?

— А! — Дед засмеялся. — Понял теперь. Это мы потом уже стали близкими знакомыми и даже друзьями, а тогда мы впервые увиделись только.

— А! Всё ясно теперь! — сказал я.

Милицу Николаевну я знал очень хорошо — с тех самых мгновений, как помню себя. Она появлялась в нашем доме бурно и энергично, сразу начинала что-то рассказывать или чему-то меня учить. Например, прерывала разговор и вдруг требовала, чтобы я вбил немедленно гвоздь: «Посмотрим: настоящий ли мужчина растёт?» Я дрожащими руками брал гвоздь, молоток — и, как правило, от волнения бил себе по пальцам. Но в общем-то, она меня многому научила. Она таскала меня по всяким выставкам, музеям, обсуждениям — каждый день, по её мнению, где-то поблизости происходило что-то потрясающее, требующее немедленного и самого экстренного вмешательства или, во всяком случае, бурного возмущения или восхищения. Сначала она меня пугала, я даже прятался от неё, потом — удивляла, а в последнее время я стал даже восхищаться ею. Надо же, ей больше семидесяти лет, а она продолжает так бурно жить, как лично я не живу даже в молодости! Всю жизнь она работала по изучению землетрясений, и сама она была как землетрясение. Помню, как мы с ней ездили в знаменитую Пулковскую обсерваторию. Сначала мне не хотелось тащиться в такую даль неизвестно зачем: я, кажется, не собираюсь стать астрономом или землетрясенцем? Но она всё-таки вытащила меня, сказав, что если я так ленив и нелюбопытен, то, может быть, соглашусь поехать на такси? На такси я поехать согласился: почему бы и не проветриться? Мы выехали из города на шоссе, долго ехали среди одинаковых белых яблонь плодового питомника, потом вдруг над шоссе поднялась ровная гора, и из неё торчало здание с куполом. «Видишь?! — Милица Николаевна так и подпрыгнула на сиденье. — Под этим куполом расположен самый главный пулковский телескоп». Потом мы поднялись на эту гору, ходили по разным зданиям обсерватории — и везде её, оказывается, знали и уважали, оказывается, она сделала в своей жизни — между своими заходами к нам домой — несколько очень важных открытий «по разломам земной коры», как сказал её знакомый, худой старичок. Мы поднялись под купол, я приложился к окуляру гигантского телескопа. Хотя время пребывания за этим телескопом расписано, оказывается, до секунды на десять лет вперёд между крупнейшими астрономами мира, однако для меня она выхлопотала полсекунды, и я глянул. Молодой американец в джинсах и свитере — крупнейший, как сказала Милица Николаевна, специалист в мире по туманностям — вежливо улыбнулся и на секунду уступил мне своё место. Ничего, правда, разглядеть толком я не успел, но сознание важности момента — я среди великих учёных! — у меня осталось. Потом она показала мне место, где проходит знаменитый Пулковский меридиан. Потом мы спустились в глубокий холодный подвал, где самописцы вели ровную линию по тянущимся мимо них листам — и вздрагивали при малейшем сотрясении земли в любой точке земного шара, оставляя пику, которую потом учёные тщательно изучали. Было это уже довольно давно, но ощущение у меня сохранилось до сих пор очень сильное: я вдруг понял, что существует какая-то жизнь, тихая, серьёзная и очень важная, эту жизнь мы не видим ни в школе, ни в магазине, ни в спортзале, но люди, которые ведут ту жизнь, считают её самой важной и интересной на свете и заглядывают туда, куда большинство людей не имеют доступа и даже не догадываются о существовании таких тайн. В общем, тот молодой американец меня задел: почему он может глядеть в эти тёмные дали и даже что-то там понимает, а я не вижу ничего дальше собственного носа? В общем, надо признать, поездка получилась очень важной: какие-то серьёзные мысли впервые зашевелились тогда во мне.

Так вот, оказывается, когда познакомилась Милица Николаевна с дедом: тогда не было меня и даже далеко было до начала Отечественной войны. Так давно это было, что, наверно, только астроном из Пулковской обсерватории может себе представить это.

— Так вот вы когда познакомились с Милицей Николаевной! — сказал я.

— Да, поселились мы в этом доме, и там жила девушка, очень серьёзная, энергичная. Сначала она свысока на нас смотрела: вот, мол, прислали каких-то балбесов! — и только потом, когда началась уже работа, мы подружились.

— Ну и какая там работа была? Интересная?

— Да, честно говоря, не очень! — сморщился дед. — К научной работе, к которой я уже стремился тогда, эти годы вроде никакого отношения не имеют... но, впрочем, говорят, напрасно прожитых лет не бывает. Многое и за те годы я прожил, понял, почувствовал. Главное, молодой я был тогда — и тут вдруг оказаться в местности совершенно незнакомой, попасть в жизнь, ничем не напоминающую ту, к которой ты привык. Помнишь, в детстве я ездил в Среднюю Азию, в голодные годы, но тогда я мало что ещё соображал, а тут сознательная уже жизнь началась, и не только жизнь, а работа: с этими загадочными людьми, которые окружали меня и даже по-русски не понимали, надо было каких-то результатов добиваться, успехов! А они даже и не понимали порой, чего ты хочешь от них. Представляешь: седой старец, в халате, в чалме, всю жизнь прожил по своим твёрдым законам — и тут вдруг какой-то юнец к нему пристаёт и заставляет что-то делать не так, как тот привык, а совсем наоборот! Да, нелегко было. Но характер, я думаю, я именно тогда выработал. Умение добиваться того, что надо тебе, — при любых обстоятельствах, при полной вроде бы невозможности добиться того, что требуется.