Что нам в них не нравится… - [81]

В качестве чего он позволил себе «гратуляцию»? Поздравлять народы могут короли и президенты и притом от имени народов. А что такое Яков Шиф? Директор банкирского дома «Кун, Лейб и K°».

А если Милюков «знал»? Так по крайней мере думает Нечволодов, автор книги, из которой я почерпнул приведенные здесь сведения о Якове Шифе.

Во всяком случае, точка зрения на Милюкова должна быть пересмотрена. Ему самому должен быть поставлен вопрос, который он некогда с таким оглушительным успехом ставил императорскому правительству в 1916 году. А именно, должно вопросить Милюкова: его поведение относительно Шифа есть «глупость или измена»? Проходящее ли легкомыслие 1917 года, вполне объяснимое общим кавардаком, царившим в умах всех русских министров, или же коварное, холодное, рассчитанное предательство в течение всей войны? От души желаю, чтобы Милюков заделался в рыцари первой категории, чтобы не быть принужденным вместе с генералом А. Нечволодовым, автором книги «Император Николай II и евреи», склониться ко второй возможной версии.

Приложение № 3

(к стр 43)

КАК ВСТРЕТИЛА МЕНЯ РОДИНА (Из письма в редакцию.

>«Киевлянин», № 305, 1905 год).

Как к родной матери, как к чему-то святому, бесконечно дорогому стремился я, пробыв полтора года на Дальнем Востоке, домой в Россию. Пролежав больным в Харбине, потом в Чите и теперь отправляясь для окончательного выздоровления за границу, я едва, чуть оправившись, стремился всеми силами души поскорее увидеть дорогую, родную Россию Вот, думал, наконец, отдохну, успокоюсь, поправлю свое расстроенное здоровье, не нужно мне никакой «заграницы», конец вечной опасности волнениям. Теперь отдохну и, поправившись, примусь за спокойный труд. Думалось мне: «Ну вот теперь, хотя и кургузая, но все-таки конституция — своя. Дума Лучшие люди сумеют отвоевать себе свободу в ней». Думалось, что хотя их и ожидает борьба но борьба благородная.

Со смутным чувством въезжал я через Серпуховские ворота в Москву. Что ждет меня? Неужели с одной воины я попадаю на другую? Нет и тысячу раз нет Я только зритель, беспристрастный зритель. Я хочу учиться хочу понять, что делается теперь, чего хочет интеллигенция, рабочие и народ, какие волнения и идеи захватили Россию. Как счастлив я, что в эпоху этой борьбы меня судьба бросила в самый центр, в сердце России, в Москву. Воображение создавало ряд картин борьбы, благородной борьбы. Но вот и московские пригородные поселки, вот и Серпуховская застава. Нигде ни признака террора, все как и всегда. Едут ломовики, идут рабочие и другие. Только что это за флаги везде? Останавливаюсь и у городового узнаю, что по случаю Высочайшего манифеста Какого манифеста?[50]

— Не знаю. Едва владея собою, я доехал до первого разносчика и купил газету. Я плакал, буквально плакал и нисколько не стыжусь своих слез, когда прочитал манифест. Как я любил Царя, даровавшего все это, как верил, что теперь конец всем беспорядкам, что Россия бодро двинется на благотворную работу. Уничтожить все старое, кошмарное и под эгидой доброго, симпатичного Царя стать той великой Россией, которую мы все в глуби не души так любим и желаем счастья! Мне казалось, что теперь широкою волною польется просвещение народа и благосостояние его, что наконец, проснулось народное, национальное, чисто русское чувство народной гордости и национализма, что пришла, наконец пора лучшим людям стать и сплотиться вокруг Престола и вести народ русский к счастью и благополучию. Оттеснить узурпаторов укравших власть дорогого Царя и угнетающих народ и все живое, свободное. Я едва сидел от нетерпения, желая скорее попасть в гостиницу, а там на площадь и ликовать и радоваться со всеми, празднуя свободу. Но по приезде в гостиницу меня огорошили: «Не ходите на собрание офицером, вас могут убить, убить, или наверное уже оскорбят», — заявил мне официант — «Что ты врешь — ответил я — разве не читал манифеста» — «Читать то я читал, а лучше послушайте меня и не ходите гак». Глупость, ре шил я. Поеду, явлюсь, а там и на митинг. Позвал извозчика и пое хал в Лефортово. Проезжая по Театральной площади, я увидел толпу, которую в конце ее пришлось мне проезжать. Когда я ехал в середине ее то услышал: «Опричник, ставленник» Я повернулся, думаю, к кому этот возглас? Ни одного дружелюбного лица, лица равнодушные, либо злые смотрят на меня.

«Чего нужно тут опричнику проезжай, проезжай, офицеришка». Вся кровь прилила к лицу — За что ты ругаешь меня? Извозчик, стой! «Барин, что вы делаете?» — возразил испуганный извозчик и, не слушая меня, стал гнать во всю прыть лошадь. Свист, гам поднялся в толпе:

«Опричник, ставленник царский холоп» и просто ругань висела в воздухе. Извозчик гнал лошадь, как угорелый. К счастью, это было в конце площади, и, завернув за угол, я скрылся от толпы. Что мог сделать я против нее? Убить двух, трех и быть бесславно растерзанным ею. Толпа стихийна. Вероятно, какой-нибудь пьяный крикнут и заразил толпу, которая приняла меня за полицейского офицера или казака. Хотя странно было принять меня за них. Красный анненский темляк, фуражка хаки, из серого солдатского сукна шинель, яснее ясного говорили, что я с Дальнего Востока. За что же такая ненависть к мундиру? Горько было получить от Родины такое незаслуженное оскорбление, но я решил что это случайность.