Что мне удалось предсказать - [3]

Второй гипотезообразующий удар физиками и космологами направлен во Вселенную. Последние годы породили обоюдно борющиеся гипотезы (которые, кроме модельных компьютерных симуляций, можно проверить не иначе как через интерпретации и реинтерпретации реальности мега- и микромира): из этой мешанины показывается образ квантового Космоса, который появился из Небытия, о чем я, но только на правах насмехающегося над притязаниями разума, писал давно.

Та самая большая из возможных вещей, каковой является Космос, начала в последнее время по предположениям физиков угрожать нам столкновениями с метеоритами, астероидами или кометой, апокалиптической катастрофой, жертвами которой, а не только зрителями, как в кино или по телевизору, мы можем стать вместе со всей цивилизацией. Публика, очевидно, любит присматриваться к пожарам, потопам, ураганным катаклизмам, которые происходят и поглощают ДРУГИХ, раз самые большие фабрики фильмов не экономят миллионы на такие разнузданные зрелища. Но я не перестаю гнушаться этими ужасами, которые поглощают зачарованные зрители, наполняя при случае определенные кассы. Я не нахожу удовольствия в таких игрищах, поэтому у меня трудно найти излюбленные science fiction «страшные концы мира». Может, у меня нет иллюзий, но у меня нет и тяги к виду все сокрушающих катаклизмов, охватывающих сушу гривами огня и километровыми волнами вулканических прибоев, хотя я знаю, что Земля — за миллионы лет до появления человека — была подвержена бомбардировкам (уничтожающим до девяноста процентов всего живого), идущим из слепого, поблескивающего суперновыми звездами космического окружения. Эту тему, эту область уничтожения, я обходил и тем самым замолчал хотя бы часть тех материальных напастей, которым всегда подвержено человечество. Хотя катастрофисты, состязающиеся в размерах угроз и уничтожений, обильно заняли почетные места в научной и менее научной фантастике XX-го века.

Беллетристика принципиально ограничивает свое поле видения до личностей или относительно небольших групп людей, до их конфронтации или согласия с судьбой, заданной великой исторической минутой, в то время как большие промежутки событий, социальные движения и битвы бывают прежде всего фоном. Я, который познал сверхизменчивость и хрупкость последовательно исключающих друг друга социальных систем (от убогой довоенной Польши, через фазы советской, немецкой и опять советской оккупации, до ПНР и ее выхода из-под советского протектората), мучениями собственной психологии пренебрег и старался концентрироваться скорее на том, что как technologicus genius temporis создает или овладевает человеческими судьбами. Я знаю, что вследствие этого (подсознательно принятого) решения я так отмежевался от гуманистической однородности литературы, что у меня образовались гибридные скрещивания, приносящие плоды, которые не имеют исключительного гражданства в беллетристике, так как изображенные события я отдал на муки жестоко непрестанного прогресса. Я писал и нечто неудобоваримое, взрывчатое содержание которого может взорваться в будущем: как мина с часовым взрывателем. Я только могу сказать следующее: feci guod potui, faciant meliora potentes.

Краков, 3 июля 1998 года