Что Кейти делала потом - [49]

Но труднее всего пришлось с крепким бульоном. Это была единственная пища Эми и почти единственное ее лекарство, поскольку доктор Хилари считал, что в случаях лихорадки лучше всего предоставлять природе действовать почти самостоятельно. Однако из гостиничной кухни им присылали под названием бульона смесь растопленного жира и горячей воды – смесь, которую вообще нельзя было давать Эми. Напрасно Кейти протестовала и объясняла, как нужно готовить бульон. Напрасно она сама спустилась в кухню, чтобы перевести повару подробный рецепт приготовления бульона и сунуть ему в руку блестящую пятифранковую монету, которая, как надеялась Кейти, пробудит его энергию и смягчит его сердце. Напрасно она заказывала отдельный запас лучшего мяса с рынка. Повара крали мясо, не обращали внимания на рецепт и изо дня в день присылали наверх бутыль все с той же жирной жидкостью, которую Эми не желала даже взять в рот и которая не принесла бы ей никакой пользы, даже если бы она выпила ее до последней капли. Наконец, доведенная до крайности, Кейти купила несколько бутылок из прочного толстого стекла и каждое утро медленно и аккуратно резала на мелкие кусочки два фунта мяса, раскладывала его по бутылкам с водой, запечатывала их с помощью собственного кольца-печатки и отправляла вниз, в кухню, с указанием кипятить в течение определенного времени. Дело пошло лучше, так как вороватый повар не осмеливался подделать ее печать; но это был долгий и трудоемкий процесс, отнимавший у Кейти куда больше времени, чем она могла ему уделить, – ведь постоянно были поручения, которые не мог выполнить никто, кроме нее, и бесконечная утомительная беготня по лестнице, казавшейся с каждым днем все длиннее.

Наконец явилась добрая самаритянка в образе некоей американской дамы, которая жила в Риме в собственном доме и которая, услышав об их злоключениях от миссис Сэндс, взялась обеспечивать Эми ежедневно великолепным крепким бульоном из своей кухни. Это принесло Кейти неописуемое облегчение, и казалось, что, избавившись от этой заботы, стало легче справляться с остальными.

Еще легче стало, когда спустя некоторое время доктору Хилари удалось найти английскую сиделку вместо приносивших мало пользы монахинь – сестры Амброджии и ее заместительницы, сестры Агаты, которую Эми в своем полубредовом состоянии упорно называла «сестрой Рогатой». Новая сиделка, миссис Свифт, была высокой, жилистой, угловатой особой, сделанной, как казалось, наполовину из железа, наполовину из пластинок китового уса. Она никогда не уставала; она могла поднять кого угодно и сделать что угодно; и было похоже на то, что она испытывает нечто вроде отвращения к регулярному ночному отдыху в постели, предпочитая сидеть в кресле и задремывать ненадолго, когда это удобно.

Миссис Свифт прекрасно справлялась с Эми, которой сразу пришлась по душе. Никто другой не мог так хорошо успокоить больную, когда та была в бреду. До приезда новой сиделки пронзительный голосок, казалось, не умолкал, и днем и ночью звучали бессвязные исступленные крики или, что было еще печальнее, глухие жалостные стоны. Заглушить эти звуки было невозможно. Постояльцы гостиницы, занимавшие комнаты внизу и за стеной, были вынуждены переехать, так как крики Эми не давали им заснуть, а бедная миссис Эш не могла ни на миг покинуть свою дорогую девочку, пока звучал этот отчаянный плач. Но неторопливая, сдержанная англичанка, похоже, оказывала гипнотическое действие на Эми, которая с момента появления новой сиделки никогда не впадала в неистовство. Кейти была несказанно рада этому, так как ее главным тайным опасением – опасением, в котором она не смела откровенно признаться даже себе самой, – было то, что здоровье «дорогой Полли» может пошатнуться, прежде чем Эми начнет поправляться, и тогда – что будут делать они тогда?

Она заботилась о своей подруге как только могла. Она заставляла ее есть, ложиться отдыхать, глотать ежедневную порцию хинина и портвейна и старалась избавить от каждого лишнего шага. Но никто, каким бы любящим и услужливым он ни был, не мог снять с плеч миссис Эш груз горя и забот, превративший ее румянец в тусклую бледность и положивший темные круги под красивыми серыми глазами. Она мало думала о том, как она выглядит, с тех пор как Эми заболела. Мелочи, которые прежде делали ее туалеты привлекательными, завитки и локоны – все исчезло, и тем не менее почему-то никогда еще она не казалась Кейти такой прелестной, как теперь – в простом черном платье, которое носила весь день, с волосами, стянутыми в узел на затылке. Строгая простота наряда лишь подчеркивала подлинную красоту ее черт, которым непритворное выражение чувств придавало особое очарование. Никогда еще Кейти так не восхищалась своей подругой, как в эти дни усталости и томительной неопределенности, никогда так глубоко не осознавала, насколько ценны те качества, которыми обладала миссис Эш, – мягкость характера, самоотверженность, способность посвятить себя другим.

«Полли держится замечательно, – писала Кейти отцу. – Первые дни она была совершенно подавлена, но теперь проявляет удивительное мужество и терпение. Когда подумаю, как дорога ей Эми и как одинока будет она, если девочка умрет, едва могу удержаться от слез. Но Полли не плачет. Она спокойна, решительна, почти всегда бодра и занята выполнением необходимых дел. Она никогда не жалуется, а выглядит прямо-таки красавицей! Я и не знала прежде, какими замечательными качествами она обладает».