Что, если мы поверим - [57]

Он замолк, а у меня сжался желудок.

– Без чего? – прошептала я.

Скотт прикрыл глаза.

– Для кого-то это – травка, окси, фен… или просто ксанакс. Его добыть легче всего. Поначалу только иногда, после концертов на больших стадионах. Затем постепенно все стадионы становятся большими, а ночи темными и одинокими. Однажды ты принимаешь это и перед интервью. Потом по утрам, перед тем как выйти из отеля, потому что снаружи тебя каждый день поджидают сотни фанатов. Не важно, в какой ты стране. Потом уже после обеда, перед саундчеком. Потом регулярно утром, после обеда и вечером. А то, что это становится серьезной проблемой, ты замечаешь, когда уже слишком поздно. Или когда кто-то рядом с тобой, кто вроде в порядке, однажды свалится после концерта. Раз – и покойник.

Я почувствовала ком в горле, ведь сразу поняла, о ком речь. Как не вспомнить заголовки газет, от которых тогда ледяным холодом сжалось сердце: «ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ – певец Эли в возрасте 22 лет обнаружен мертвым после концерта».

Скотт ни разу публично это не комментировал, хотя как раз Эли был на разогреве перед его первым крупным выступлением на стадионе. По постам в социальных сетях и в отчетах с концертных туров было понятно, что они тесно общались. В конце концов «Наско» взяли Эли под свое крылышко и записали с ним студийный альбом, с которым Эли поехал в тур и внезапно скончался.

– Ты был тогда там, верно? – спросила я тихо, и Скотт медленно кивнул.

– Это случилось на его выступлении в Лос-Анджелесе. За день до этого мы были в Сакраменто, у меня был двухдневный перерыв, и я прилетел туда. Эли спросил, не хочу ли я спеть с ним пару песен на концерте. Я, конечно же, согласился. Такие концерты – это как встречи одноклассников. Приятно поддержать друга. Но как только я его увидел, это была уже двенадцатая неделя тура, то сразу подумал: «Черт, этот чувак скверно выглядит».

Скотт опустил голову и шумно выдохнул. Я не осмелилась продолжить расспросы, было понятно, как ему трудно говорить об этом.

– Но Эли был чист, понимаешь? Может, иногда травка или алкоголь, во время тура это нормально, но от тяжелых препаратов он держался подальше. Он был всегда сосредоточен на работе и выкладывался по полной каждый вечер. Не знаю, видела ли ты его вживую на сцене.

– Да, на концерте в Сиэтле. – С Джен… Но не думать об этом, не думать об этом. – И тогда, у тебя на разогреве.

– Да. – Не улыбка, но что-то похожее промелькнуло на лице Скотта.

– Это было что-то потрясающее. Один из лучших концертов, на котором я когда-либо была.

– И так было каждый вечер. Он всегда был включен в процесс, на все сто. Ему так нравилось, так хотелось. Но встретившись с ним тогда, я понял, что такая жизнь даже его доконала. Как постепенно, капля за каплей, она высосала из него все соки. Всю легкость и радость бытия. Ему нужна была передышка, как порой и нам всем. Но в этом деле нет пауз. Есть только полные залы и стадионы, одно интервью за другим, новый контракт, следующий альбом, дополнительные концерты в больших городах, если билеты вдруг распроданы за пять минут. Если эта машина запущена, ее уже не остановить. Даже если ты заболел. Они отменили два концерта в разных городах, потому что он простудился и у него пропал голос. Но ему нужен был настоящий перерыв. Недели две тишины, чтобы полностью восстановиться. Но в «Наско» давили, не хотели отменять следующие выступления, а он не хотел разочаровывать фанатов. Черт, да и я бы сделал то же самое. Они не верят и смеются, если ты говоришь: «Эй, мне кажется, я еще не в форме». Если у тебя есть голос, стой на сцене и пой. Эли трясло еще перед концертом, но он хотел отыграть этот вечер. Этот и еще один, говорил он, а потом – отдых. На сцене его держал адреналин, атмосфера была дикая: воздух словно наэлектризован, зрители возбуждены. На первый бис мы вышли вместе, затем его попытались оставить за кулисами, но толпа снова звала. Он вышел еще раз, напоследок он всегда выходил дважды. Когда он вернулся со сцены, то был так рад, что все прошло отлично, но минут через двадцать, когда сценический раж обычно спадает, тогда… Он просто рухнул. Его попытались реанимировать, врач приехал быстро, но шансов не было. Они его не спасли.

Внизу над бухтой закричала чайка. И больше ни звука. Только эта тишина.

– Я до сих пор не понимаю, как он мог умереть. Как может сердце перестать биться, когда тебе всего лишь за двадцать? И никакой передозировки, просто так… Они объясняли потом, что это был грипп и сердце не выдержало. Но он жил здоровее всех нас! Не понимаю… – Скотт крепче сжал одеяло в кулаке, и я почувствовала, как его пронзает боль. – Но теперь это уже не важно, – бесконечно усталым голосом закончил Скотт.

– Такие вещи не могут быть не важными, – замотала я головой.

– Могут. Иначе слишком больно.

– Пусть будет больно, – возразила я, а Скотт посмотрел на меня как на сумасшедшую. – Как ты собираешься написать что-то стоящее, если тебе не больно?!

Скотт продолжал молчать.

– Сначала нужно испытать боль, потом написать о ней. И тогда станет легче.

Он не вымолвил ни слова. Только ненадолго прикрыл глаза. Я просунула под одеяло руку и положила ее ему на спину. Он не сопротивлялся, и я притянула его к себе. Скотт положил голову мне на колени, и я просто сидела так, держа руку на его спине и чувствуя, как она опускается и поднимается, все медленнее и медленнее. Не знаю, как долго, может, минут десять, а может, и полчаса. Небо постепенно светлело, и я знала, что просто так молчать получается не со всеми. Чтобы это не казалось нелепым. Без лихорадочного поиска нужных слов. Я ни о чем не думала. Я только чувствовала прохладный ветерок на своем лице и спину Скотта под своей ладонью. Его голова на моих коленях становилась все тяжелее. Опустив взгляд, я увидела, что Скотт закрыл глаза.