ЧП на третьей заставе - [39]

Ох, не хотелось ему попадаться на глаза односельчанина.

А хитроватый щербиновец продолжал допытываться:

— А ты, Лазарь Афанасьевич, случаем, не от суженой скрылся? А она там печалится. Завел зазнобу в Турчиновке!

Тесляренко, как затравленный зверек, озирается, ищет глазами помощи у чекистов. Но те и виду не подавали, что знают его.

Тесляренко не выдержал язвительного допроса и громко выругался:

— А пошел ты со своей зазнобой знаешь куда!

Его земляк рассмеялся:

— Вот теперь вижу, что ты, Лазарь Афанасьевич. Расскажу твоей старухе, что видел тебя в полном здравии: лаялся последними словами. Поверит. А без матюков, без угроз что ты за Лазарь Афанасьевич? Так, тюлька соленая.

В это время колокол прогудел еще два раза, и мужичка словно ветром сдуло.

Поезд ушел, вокзал опустел. Следующий поезд должен был прийти через три часа сорок минут. Никто из чекистов уже не сомневался: дело не удалось. Тесляренко просто водил их за нос, а может, и того хуже: своим появлением на вокзале в Турчиновке кого-то предупредил: «Я попался».

И все-таки дождались второго поезда. И опять бесполезно.

— Обижайся теперь на себя, Лазарь Афанасьевич, — зловеще предупредил Ярош арестованного, когда они вышли на привокзальную площадь. — В «дурачка» поиграли достаточно, теперь в «свои козыри». А все твои — на чужих руках, собрать ты их не удосужился.

Тесляренко люто глянул на чекиста, взмахнул тяжелым «сидором» и, ударив им Яроша по голове, бросился было бежать. Но Аверьян успел подставить беглецу ногу. Тот — тяжелый и громоздкий — со всего размаха грохнулся о землю. Сурмач подскочил и, не позволяя вывернуться, принять оборонительную позу, рывком заломил ему за спину правую руку. Тесляренко лежал ничком, не шевелясь. Аверьян было подумал, что задержанный, ударившись с лета о мостовую, потерял сознание. Но нет: широкие плечи под белым полушубком начали подрагивать, и послышался плач. Вначале Лазарь Афанасьевич поскуливал тихо, по-бабьи, а когда стали его поднимать, заголосил навзрыд. Встав, он начал неумело вырываться, выдергивая зажатую руку, затем в отчаянии попытался укусить чекиста.

Удар по больной голове для Яроша оказался губительным. Едва доплелся до окротдела, и там у него началась рвота.

— Лежать тебе, Тарас Степанович, да лежать, — посочувствовал раненому Иван Спиридонович. — Это, брат, контузия. Сразу за нее не примешься — инвалидом на всю жизнь можешь остаться.

Ласточкин хотел отправить его в больницу, по Ярош запротестовал:

— В такое-то время? Да мне больница и так осточертела! Я в ней окончательно закисну. Ну, отлежусь, ну, отдохну…

— Тарас Степанович, ты делу нужен здоровый. А так мы тебя можем и потерять. — Но видя, как болезненно реагирует чекист на его слова, смягчился: — Черт с тобой… Оставим решать врачу. Вызовем Емельяна Николаевича, уж что он скажет. — Ласточкин оживился. Лицо — хитроватого мужика, который намерился обвести вокруг пальца купца. — Вызовем врача к тебе и устроим ему «случайную» встречу в коридоре с Тесляренко. Как они друг на друга посмотрят?

Он позвонил в окружную больницу. Но Николая Емельяновича на месте не оказалось: «Уехал на вызов».

— Вернется, пусть немедленно позвонит в ГПУ, начальнику, — предупредил Ласточкин дежурную медсестру. — У нас тут стало плохо чекисту, который но излечился от недавней контузии.

Ярош откровенно порадовался тому, что врача нет на месте. Воспрянул сразу духом, приободрился весь:

— Пока он не вернулся, я займусь Лазарем Афанасьевичем. Надо ковать железо горячим. Тесляренко вполне созрел для серьезного разговора.

Иван Спиридонович пожурил его: «Оглашенный, загонишь себя». Но ото лишь для виду. Такая настойчивость и преданность работе импонировала старому коммунисту.

Ярош распорядился, чтобы привели арестованного.

— А ты, Аверьян, отправляйся в коммуну, — посоветовал он Сурмачу. — Решай свои семейные дела. Пока без тебя справлюсь, а потом подменишь.

Сурмач вначале отнекивался, он видел, как плохо чувствует себя Тарас Степанович, но тот настойчиво уговаривал:

— Да я из тех, кого работа лечит. Вернется турчиновский эскулап, запрет в лазарет, и я вконец там заплесневею. А пока буду чувствовать себя человеком.

Ну что скажешь на такую мольбу?

— Только вы тут себя не доводите до белого каления…

— Иди, иди, жених. Превращайся в мужа. Да не забудь в свое время Тараса Яроша пригласить на крестины.

— А я сейчас приглашаю. Только вы не забудьте придти в свое время.

* * *

Борису Когану неделю есть-пить не давай, в черном теле держи, но позволь после этого часок пофорсить. Вот уж любил удивлять, ошарашивать, приводить в восторг, «сшибать с ног», ошеломлять неожиданностью.

Стоит во дворе коммуны тачанка, запряженная парой коней. У буланого жеребца хвост от нетерпения — дыбом, и полощутся волосинки степным ковылем на ветру. А второй — гнедой, из молодых, кованым копытом по отвердевшей земле: «цок-цок». Гривы в косы заплетены, а в косах семицветье лент. Наскочил порывом ветер, озорно встрепал ленты, и заплясали они, словно лихая цыганка. Озорничает, аж в главах рябит.

Борис — за ездового. Натянул вожжи, делает вид, что едва держит ретивых коней, а на самом деле горячит их.