ЧП - [6]

— Погубили людей, а теперь разыгрывают трагедию. Вишь, как с креста снятый! — зло сказал прокурор.

— О ком это вы?

— О директоре и его свите. В рог их надо согнуть!

— О! Значит, око за око, зуб за зуб?

— А если бы и так! Чего с ними церемониться?

— А вы уверены, что повинен именно директор?

— А кто же еще? Послушайте доклад своего Романкина. Мы с ним вчера собрали достаточно доказательств! Да и вы ведь присутствовали на одном допросе…

Когда траурная процессия скрылась за углом, полковник резко повернулся и быстрым шагом пошел к заводу.

* * *

Три дня полковник избегал разговора с прокурором и своими помощниками, стараясь самостоятельно разобраться во всех обстоятельствах происшедшего взрыва. Три дня Романкин настойчиво навязывал ему свой доклад о ходе расследования, и каждый раз полковник отсылал его с очередным заданием для новой проверки. Наконец Романкин уговорил полковника и начал раскладывать собранные им документы на маленьком столике в рабочей комнате заводоуправления.

— Электрическое оборудование цеха, — начал Романкин, — было в аварийном состоянии. Проводка постоянно искрилась. Электромоторы перегревались. Подшипники раскалялись до такого состояния, что работницы обжигали руки. И это в цехе, где находится взрывчатка. Но и это еще не все! В шнековых аппаратах случались частые поломки. Вот вам целая кипа уличающих документов. Прочитайте, что писал пожарник завода в канун взрыва. Писал, словно хотел облегчить нашу работу. Вот, пожалуйста, прочитайте хотя бы один абзац.

Полковник взял у Романкина листок. Прочитал вслух: «Если эти нарушения не будут устранены, в цехе обязательно произойдет взрыв».

— Ну, что скажете, товарищ полковник? Улика — первый сорт, — торжествовал Романкин.

— Ничего не скажешь, документ серьезный, Что же вы предлагаете?

— Предлагаю немедленно арестовать директора, главного энергетика и главного механика завода. Еще бы следовало начальника цеха, но он погиб! Прокурор согласен и сегодня же готов дать санкцию.

— А не рано?

— Почему же рано? Все абсолютно ясно!

— Даже слишком ясно! — повысил голос полковник.

— Так это же хорошо! Мои ребята постарались, собрали все доказательства… — Голос у Романкина звучал торжествующе, самодовольно.

— Я привык, товарищ Романкин, размышлять. — Полковник, волнуясь, зашагал по кабинету. — Не хочу, чтобы потом другие исправляли наши ошибки и называли нас с вами дураками.

— Ну зачем же так грубо?…

— Затем, дорогой коллега, что много, очень много нам с вами пришлось исправлять ошибок прошлого. Пора бы научиться на этих ошибках. Всего несколько дней работаем, и уже уверовали в «улики вины»!

— Но это не выдумка, это документальные и неопровержимые улики. Не верите? — Романкин умоляюще смотрел на полковника.

— Верю. Вы все правильно доложили. А вот с арестом спешить не будем!

— Не понимаю вас. — Романкин положил бумаги на стол.

— Вы познакомились с профессором? — спросил полковник.

— Познакомился.

— Так вот, несколько лет назад профессор был арестован. Слишком «ясной» тогда была его вина. А сейчас вот встретился с ним и не могу смотреть ему в глаза. Стыдно за наши тогдашние глупости. Вот как бывает, Романкин. Глубже изучайте эти ваши «улики вины».

Полковник ушел. Когда дверь за ним закрылась, растерянный Романкин произнес:

— Так я и знал. Струсил полковник…

* * *

В самые тяжелые дни неудач в период войны Карпову не было так трудно, как сейчас. Острой болью отозвалась в сердце гибель людей. Он испытывал угрызения совести перед родными погибших, перед коллективом рабочих. Корил себя, что в тот вечер ушел из цеха. Лучше бы сам там остался. А теперь всякое могут подумать. Как же, сам ушел, а людей оставил на верную гибель! Карпов уже слышал такие разговоры о главном механике Федорове. Так случилось, что Федоров, остановив работу цеха, вызвал слесарей, организовал ремонт оборудования, а сам ушел домой. Только успел он отойти от цеха, как произошел взрыв. Кое-кто и истолковал это как проявление трусости: дескать, учуял опасность и ушел из цеха, а людей оставил… Хотя такого о директоре завода и не говорили, все же Карпов принимал эти упреки и на свой счет. Особенно угнетало то, что он сам никак не мог найти причину взрыва. Уже в который раз допрашивает его прокурор, беседует с ним профессор, идут непрерывные запросы из главка и обкома, все требуют объяснений, а он ничего вразумительного сказать не может. Он чувствовал, что это воспринимается следователями как хитрость, преднамеренная уловка, попытка уйти от ответственности.

Приехав домой обедать, он сел за стол, да так и просидел более часа, уставившись в одну точку. Жена понимала душевное волнение мужа, ей хотелось поговорить с ним, помочь советом. Но разговор не получался.

— Ну, что ты так убиваешься? Авось все хорошо кончится!

Карпов ответил:

— Собери-ка лучше чемоданчик. Все может быть!

— Я уже собрала. — Жена вытащила из-под кровати небольшой чемоданчик, где лежало две пары белья, рубашки, носовые платки, мыло, бритва, носки. — Может, еще банку свиной тушенки положить?

— Зачем? Там же, наверное, кормят…

— А кто его знает, как оно там, — сказала она и заплакала.