Чорная тайна Есенина - [2]

Э. Крепелин[2] замечает о настроении больных Корсаковским психозом (сильная степень алкогольного психоза):

«Настроение у больных вначале бывает в большинстве случаев тревожное, позднее становится довольно безразличным, тупым, временами подозрительным и раздраженным…

Обыкновенно их расположение духа легко поддается стороннему влиянию и при случае переходит в поверхностную, слезливую чувствительность».

Действительно, Есенин легко впадает в слезоточивость, но довольно поверхностную, о чем говорит хотя бы сильная избитость образов и слов его под-цыганских стишков:

— Позабуду я мрачные силы,

Что терзали меня, губя.

Облик ласковый, облик милый,

Лишь одну не забуду тебя.

Это все из того же стихотворения: «Вечер черные брови насопил». Но вернемся к нашей основной теме.

Благодаря изначальной мрачности есенизма, так любы Есенину образы смерти, ночи, тьмы, так любо ему самое слово «мрак»:

…Нощь и поле и крик петухов…

…Кто-то сгиб, кто-то канул во тьму,

Уж кому-то не петь на холму,

Мирно грезит родимый очаг

О погибших во мраке плечах.

Утверждения момента жизни, радости, света — в стихах Есенина нет никогда. Иногда он робко сомневается:

Я не знаю — то свет или мрак?

Но сейчас же забывает о сомнительно мелькнувшем свете, и опять тут же: «лесная дремучая муть», а дальше — «мрак, тьма, ночь, смерть, чернота».

Иногда он истерически — настойчиво пытается уверить и самого себя и читателя:

О верю, верю! счастье есть!

Еще и солнце не погасло.

Но здесь же, в этом же стихотворении оказывается, что счастья, в сущности, никакого нот, а есть только «грусть» да —

Благословенное страдание,

Благословляющий народ.

Что ж, как его ни благословляй, оно страданием и останется!

А на следующей странице образ счастья окончательно развенчан и отвергнут:

…Вот оно, глупое счастье.

И понятно, что еще до наступления периода предельного отчаяния, периода «Чорного человека» — вся эта мрачность психики, усиленная и укрепленная соответственной поэзией, — дает себя знать:

…Скучно мне с тобой, Сергей Есенин…

…Или, или, лима Савахфани,

Отпусти в закат.

Все это мечты о закате последнем, о смерти. И самую жизнь хочет поэт сделать похожей на смерть:

Будь же холоден ты, живущий,

Как осеннее болото лип.

Не последнее ли отречение от жизни звучит в этом совете живому: «будь холоден, как мертвые осенние листья»?… Недаром же в конце книги «Березовый ситец» целый отдел носит заглавие «Мреть» (мрак, морок, мерцание). Первое стихотворение в этом отделе «Песнь о хлебе», в котором летние полевые работы (жатва) изображены, как настоящая «мрет»: здесь «убийство», «желтые трупы», «катафалки», словом — «погребальный чип» (цитату см. выше). Дальше — стихотворение о том, как «бродит чорная жуть по холмам» (о нем также сказано выше) и наконец, знаменитые заключительные строки последнего в этом отделе стихотворения:

Будь же ты во век благословенно,

Что пришло процвесть и умереть.

Те же «смертельные» покойницкие образы и настроения мы в изобилии встречаем в небольшой книжке Есенина «Избранные стихи».

…И не обмытого меня

Под лай собачий похоронят…

…Догорит золотистым пламенем

Из телесного воска свеча

И луны часы деревянные

Прохрипят мой двенадцатый час.

Как будто дьячек вздумал стихи писать!

Панихидный справлялся пляс…

Замечательно, что не только собственное будущее поэта представляется ему похоронно-мрачным, но и будущее всего окружающего.

Почти в одних и тех же выражениях он пишет и о себе:

И меня по ветряному свею

По тому ль песку

Поведут с веревкою на шее

Полюбить тоску.

И про старую, обреченную на смерть корову:

Скоро на гречневом свее

С той же сыновней судьбой

Свяжут ей петлю на шее

И поведут на убой.

И все животные у Есенина, в соответствии с его настроением, — жалостные, нездоровые, слезливые и умирающие (и корова, и лисица, и собака). Так Есенин, не сумевши найти жизненной радости внутри себя, не сумел увидеть ее и во внешнем мире. И так неприветливо, мрачно и страшно вокруг, что другого объяснения всему атому не придумаешь, кроме:

Запутала нас сила нечистая,

Что ни прорубь — везде колдуны…

А под конец жизни Есенина «нечистая сила» окончательно осмелела, вылезла ив проруби, воплотилась в образе Горного человека и в этом виде «запугала» поэта, в буквальном смысле слова, — до смерти. Но еще раньше везде чудилась эта смерть поэту:

В роще чудились запахи ладана

В ветре бластились (?) стуки костей.

И сам Есенин чувствует, что он попал в замкнутый круг самоубийственной безнадежности:

Я знаю.

Не вылечить души…

Какой скандал!

Какой большой скандал!

Я очутился в узком промежутке.

Ведь я мог дать не то, что дал…

Во всяком случае Есенин дал в своей поэзии не то, что следовало дать современному читателю. Это иногда понимал сам Есенин, понимала это и критика. Вот что пишет о Есенине, например, П. С. Коган в книге «Литература этих лет».

— «Нет поэта, более далекого тому, чем наполнен воздух современности… Он (Есенин) знает, что ему не уйти от этого (старого) мира».

Впрочем, Коган объясняет мрачность образов Есенинской поэзии исключительно тем, что Есенин, мол, в своих стихах изображает старую деревню, гибнущую в борьбе с городом. Отчасти это, пожалуй, верно, но лишь отчасти. Дело в том, что мрачность поэзии Есенина обгоняется не только этим. Есенин носил «Черный призрак» внутри себя. Психика поэта была окрашена мрачностью и болезненной безнадежностью. Поэтому деревня ли, город ли, борьба ли, примирение ли — ему, в сущности, все равно: везде смертная тоска, увядание, гибель; и в полдень, среди жатвы, он видит катафалки.