Чижикова лавра - [18]

Вышел ко мне консул, подал руку. Был он маленький черный, и как муравей, быстрый. Посадил меня в кресло.

- Так и так, - говорит, - должен, я вам сообщить неприятность.

- Что ж, слушаю: нам к неприятностям не стать привыкать.

А мне и в самом деле было в тот раз все равно, хоть на какую беду. Разглядывал я его кабинет: большой, заставленный мебелью, и был он между столами и стульями, как в поленнице мышь.

Угостил он меня папироской.

- Получил я от вашего начальства извещение, что вы и другой, как его... Этчис, здешний подданный, ваш сослуживец, больше не состоите на службе, и присланы вам для расчета деньги, по четыре фунта. Уполномочен я передать эти деньги.

Запнулся как-будто:

- Вижу, - говорит, - по вашему лицу, что вы нездоровы. И зачем вам было путаться с Зайцевым? Имя его тут давно нам известно.

- Да что, что такое?

- Очень, - говорит, - неприятно, - известно нам, что были вы в сношении с врагами государственного порядка и сами сочувствуете... И даже судились.

Очень я удивился:

- Да кто это, - говорю, - вам наплел?

И тут мне в глаза: в углу, за столиком, сидит наш корнет при полном порядке, костюмчик на пуговке, в руках карандашик. И прячет глаза.

Усмехнулся я про себя.

- Нет, ни в чем я невиновен, и все это очень странно. Жить, говорю, нам действительно нечем...

Вижу, на меня смотрит: верить или не верить? - и в глазах его сожаление.

Повторил я еще раз.

- Можете, - говорю, - мне поверить.

Выдал он мне деньги, по четыре фунта, потом повернулся неловко, вынул бумажку пятифунтовую, подает мне:

- Извините, - говорит, - это от меня вам в долг, на время... Когда получите жалованье, возвратите.

Поглядел я на него: от чистого сердца! Понял я тогда, что видно нехорош у меня вид, коль этак жалеют люди. Поблагодарил я его и отказался от денег.

Проводил он меня до двери и сказал еще раз на прощанье:

- Так-то, друг, держитесь этих людей подальше.

- Что же, так и не верите мне?

- Вам, - говорит, - верю, но русских людей я знаю, их слабость... Разумеется, ваше дело, только уж лучше вы образумьтесь.

Вышел я от него с легким сердцем, точно вдруг свалилась с меня гора. Так-то вот в лихом горе бывает частенько.

XIII

Правильно я тогда ему сказал: нам не стать привыкать! Поговорил я с Андрюшей, и порешили мы ехать немедля, назад, в главный город. Приглашал он меня к своим жить, пока не найдем места.

Южаков оставался. Выходило ему где-то место, на пароходе, и поджидал он окончания забастовки. К сообщению моему он отнесся равнодушно, а меня пожалел: не мало с ним помыкали горя!

А я в своем характере стал замечать перемену, стал я точно смелее и глядел на людей прямо.

Обменялись мы с Южаковым на прощание письмами, каждый на свою родину, и положили друг-дружке крепкое слово: кто будет жив и первый попадет в Россию, - тот передаст письмо. Думалось мне почему-то, что не увижу Южакова, и что прежде меня он проберется в Россию.

Уехали мы на другой день поутру. Провожал нас Южаков и наши "рыжие", знали они от нас несколько слов по-русски и кричали громко: "Прощай! прощай!" - и махали руками. Понял я, что хорошие девушки и к нам привыкли.

Андрюша очень бодрился. Был он в летнем пальтишке, длинный. Вагонов здесь не топят, и порядочно мы промерзли.

Всю дорогу держались мы весело, шутили над своею судьбой, и было нам от того легче.

Приехали мы еще засветло, и повел он меня прямо к своим.

Сколько народу! - и этот воздух, городской, особенный, помирать буду, - узнаю. Хорошо я приметил, что в каждом городе свой особенный запах, и можно узнать даже с завязанными глазами. И опять почувствовал я, что нездоров, холодно стало дышать, и подумал я с большим страхом: что стану делать, если опять захвораю?

Пошли мы пешком большой и широкой улицей, и опять нам навстречу катились автомобили и рекой текли люди. Закружилася у меня голова, и даже пришлось придержаться. Справился я с собой скоро.

Шли мы пешком версты две. Отец Андрюши жил, по-здешнему, недалеко, в темной и глухой улице, где по обе стороны чередой тянулись ворота, большие и темные, будто не открывавшиеся никогда. В одни такие ворота зашли мы.

Был это гараж для автомобилей, большой и мрачный. Поднялись мы со двора по узенькой лестнице наверх, постучались. Жил отец Андрюши сторожем при гараже, в двух комнатушках.

Встретили нас с большою радостью. Старик - отец Андрюши - был маленький, легкий, в морщинках. А мать - высокая и крупная, и на нее всем своим обликом походил Андрюша.

Выбежала к нам сестренка его, девушка, тоже высокая и лицом чистая, как брат. А за нею два мальчика в курточках. И чем-то сразу напомнила она мне Соню, какою-то черточкою в лице, своею улыбкою, и так это вышло, что вдруг забилося у меня сердце... Понял я тогда, что живут они в большой нужде и очень теснятся: пять человек на две комнатки, - и пожалел я, что, не подумавши, согласился на Андрюшино предложение.

А тут они на меня все:

- Вы - русский, русский?

- Да, - говорю, - русский, самый, что ни на есть.

- Ну вот как хорошо, как мы рады! Ведь вы Андрюшин приятель, он нам писал.

И больше всех Андрюшина сестренка - Наташа, - глаза так и блестят: