Чижик – птичка с характером - [38]

— Чижик, ты что задумалась? — спросил комиссар.— Не вздыхай глубоко, не отдадим далеко. Уа своего парня просватаем.

Я не отозвалась на шутку и стала прощаться.

Провожали меня Кузя и комбат. У поворота в землянку санитарного взвода Кузя раскланялся и протянул мне руку лодочкой.

— Куда же вы? Ведь обещали проводить! — голос мой был фальшив, как Кузино пение.

Кузя поглядел на меня насмешливо и, уже отойдя на несколько шагов, запел:

Вот и кончилось наше свиданье. Дорогая, простимся с тобой! Ты скажи мне свои пожеланья, — Я вступаю в решительный бой...

На сей раз мне было не смешно, хоть Кузя фальшивил больше обычного.

Мы шли молча. Перебираясь через большую воронку, комбат подал мне руку и не отпускал мои пальцы до самого конца пути. А меня вдруг сковала робость, так не свойственная моему характеру. Язык был точно деревянный, и во рту пересохло. Я злилась и на себя и на него: «Ну а он-то чего молчит как в рот воды набрал? Тоже мне герой!..»

Возле расположения санитарной роты полка остановились. Дальше дорога шла прямо в тыл, провожатого тут не требовалось. Я сказала:

— Прощайте! — и выдернула руку из его теплой ладони.

Он посмотрел мне прямо в глаза. Усмехнулся. Вздохнул. Так и не сказал ни единого слова. Молча пошел прочь. «Вот и всё, — подумала я,—может, больше никогда не увидимся...» И неожиданно для себя заплакала.

Он отошел уже довольно далеко, но вдруг обернулся, увидел, что я стою на том же месте, и побежал назад.

Я шарила по карманам шинели и не находила носового платка. Силилась улыбнуться и не могла.

Ты плачешь?—Он подхватил меня на руки. Смеясь, говорил что-то несуразное, а я только и поняла, что у меня губы соленые. Наверное, от слез...

Пусти. Увидят...

Пусть видят, — сказал он, но поставил меня на ноги. Еще раз поцеловал и ушел. Уже издали крикнул: — Я напишу тебе! — несколько раз обернулся, помахал шапкой.

Проваливаясь по пояс в снег, я забрела в глубь лесочка, уселась на поваленную снарядом сосну и всласть наплакалась.

Возвратясь в медсанбат, я первым делом написала отчет и сдала его на пункт сбора донесений для передачи Ивану Алексеевичу. Потом сняла со стены газетную фотографию Федоренко и спрятала в записную книжку, в левый карман гимнастерки. Вечером Катя-парикмахерша возмущенно сказала:

— Девчонки, а ведь комиссар-то всё-таки содрал нашего героя!

Я промолчала, только улыбнулась про себя: «Не всё вам иметь тайны. Есть и у меня теперь свой секрет».

На другой день утром состоялся разговор с доктором Верой. Раненых не было, и из врачей дежурила только она.

Доктор, вы не знаете такого капитана Федоренко? — заливаясь румянцем, спросила я.

Комбата? Знаю. Видела несколько раз в штабе дивизии на партийном собрании.

Он вам понравился?

Как тебе сказать... Милый парень... А почему он тебя интересует?

Потому что я его люблю...

Чижик! — доктор Вера всплеснула руками. — Что ты такое говоришь! Опомнись! Когда ж ты успела его полюбить?

Я люблю его всю жизнь и буду любить до самой смерти!

Доктор Вера долго молчала, а я с тревогой ждала, что она скажет.

Милая девочка, мне очень тебя жаль, — наконец сказала моя наставница. — С тобою случилось несчастье.

Разве любить — это несчастье?

— Сейчас — да. А для тебя в особенности.

Почему?

Тут, Чижик, много «почему». Во-первых, ты еще слишком молода и неопытна. Во-вторых, не воображай, что вас разделяют какие-то ничтожные десять километров. Между вами лежит война. Ведь не попросишься же ты у комиссара в полк на свидание? А ему и думать нечего оставить батальон хотя, бы на два часа. Как же вы будете видеться? Знать, что он где-то рядом, и не иметь возможности встретиться — это тяжело.

Я переведусь в полк.

Абсурд. Кто тебя пустит в полк, несовершеннолетнюю? И еще я тебе скажу: а вдруг убьют твоего Федоренко? Ведь такое надо пережить...

Убьют Федоренко?! Да что вы, Вера Иосифовна! Разве это мыслимо?

Убивают же других. Ведь ты знаешь, где он находится.

То других...

Скажи, Чижик, он тебе объяснился?

Не объяснился. Но я знаю, что он меня любит. Он меня целовал.

Целовал? Ну, знаешь ли..,

— Доктор, честное слово, я не виновата! Это же нечаянно получилось. Само собой...

И я рассказала, как всё было. Доктор Вера опять задумалась.

— Вот что, девочка, — сказала она после долгого молчания, — трудно здесь что-либо советовать. Может быть, это еще пройдет. Я понимаю: необычность обстановки, сила первого впечатления, твое взбудораженное состояние... Одним словом, время покажет. Ну, а уж если не пройдет — значит, это серьезно. Разбирайся тогда сама. Тут никто не поможет.

Потянулись нудные дни. Письма от Федоренко не было. Я жила как во сне. Всё валилось из рук: кипятила шприцы с поршнями, и они лопались. Забывала вставлять в иголки мандрены, а в стерилизаторы решетки.

Зоя Михайловна, не терпевшая ни малейшей небрежности в работе, сердилась:

Чижик, спишь ты, что ли?

Тижик, ты тихо спэши, — советовал доктор Бабаян. — Так поступали дрэвние грэки...

Когда моя задумчивость уж очень раздражала старшую сестру, он за меня заступался:

— На нашего Тижика плохо действует вэсна. Это бывает.

Какая весна? Я ее и не замечала. Доктор Вера оказалась права: не было никакой возможности увидеться с Федоренко. Да и нужно ли это? Может, он просто пожалел, что я плачу?..