ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский - [5]

А теперь, теперь он с тоской жмется к подушке, стараясь отогнать мысли, которые еще не роятся в его голове, а стоят где-то в стороне, вне его; он чувствует их присутствие в мозгу. Но он еще борется и мучительно старается думать о другом, о том, что сказала ему Лиза, о том, что…

Ей-богу, ничего себе. Или я, быть может, не умею приложить к этому роману теперешнего критерия, а оставляю прежний? Я почти уверен, что это так. Заставить себя забыть прежнее мнение, забыть прежнего себя.

«Забыть прежнего себя» Чуковскому приходилось неоднократно, прошлый он никогда себе не нравился, здесь можно было бы привести немало примеров из его дневника. Превращение из гимназиста в босяка, а из босяка в литератора происходило не просто так, тут без посторонней помощи и без точки опоры было не обойтись. Зарабатывая на жизнь окраской крыш, перебиваясь другими случайными заработками, он вел дневник, где конспектировал все, что без разбору читал, и куда заносил собственные философские рассуждения, которые со временем надеялся объединить в оригинальную философскую систему «самоцельности». И здесь во всех его советских автобиографиях зияло белое пятно; он туманно давал понять, что неизвестный друг протянул тогда ему руку помощи: «Нужно сказать, что моей философией заинтересовался один из моих школьных товарищей, он был так добр, что пришел ко мне на чердак, и я ему первому прочитал несколько глав из этой своей сумасшедшей книги, которая у меня и сейчас сохраняется, написанная полудетским почерком[31]. Он слушал, слушал и, когда я окончил, сказал: „А знаешь ли ты, что вот эту главу можно было бы напечатать в газете?“ Это там, где я говорил об искусстве. Он взял ее и отнес в редакцию газеты „Одесские новости“, и, к моему восхищению, к моей величайшей радости и гордости, эта статья появилась там, большая статья о путях нашего тогдашнего искусства. Я плохо помню эту статью, но хорошо помню, что мне заплатили за нее семь рублей и что я мог купить себе наконец на толкучке новые брюки. Так началась моя литературная деятельность».[32]

Статья называлась «К вечно юному вопросу», речь в ней шла о спорах вокруг теории «искусства для искусства», и сегодня она открывает раздел «несобранные статьи» в новом собрании сочинений Чуковского[33]. А неизвестным другом и благодетелем, знакомым еще по гимназии, и был Владимир Жаботинский.

Обстоятельства публикации первой статьи Чуковского на страницах «Одесских новостей» отражены в его раннем дневнике, но по понятным для конца 80-х годов, когда готовился дневник к печати, причинам часть записей была пропущена. В опубликованной записи 27 ноября 1901 года читаем: «В „Новостях“ напечатан мой большой фельетон „К вечно юному вопросу“. Подпись: Корней Чуковский. Редакция в примечании назвала меня „молодым журналистом, мнение которого парадоксально, но очень интересно“. Радости не испытываю ни малейшей. Душа опустела. Ни строчки выжать не могу».[34] В пропущенной — от 28 ноября — содержались некоторые подробности:

Угощал Розу, Машу и Альталену чаем в кондитерской Никулина. Altalena устроил мне дело с фельетоном… В конце сентября я принес ему рукопись — без начала и конца, спросил, годится ли. Он на другой день дал утвердительный ответ. Я доставил начало и конец — он сдал в редакцию, и там, провалявшись около месяца, статья появилась в свет.

В этой записи появляется еще один важный персонаж — Маша, будущая жена и спутница жизни — Мария Борисовна Чуковская, тогда девушка из обеспеченной семьи, предмет воздыханий и основная тема всех дневниковых записей; как будет видно в дальнейшем, к ней с большой симпатией относился и Жаботинский.

Altalena-Жаботинский помог с публикацией следующей статьи Чуковского, посвященной публицисту М. О. Меньшикову, о чем упоминалось в записи 11 декабря:

Читал сегодня Жаботинскому свою статейку. Понравилась. Отнес в редакцию — и вот я на бездельи. А мне ни за что бездельничать не хочется — опять время упустишь. Нужно, чтобы после второй обязательно шла третья — обязательно. 5 статеек дам — а там и подумаю, как и что. Милый человек этот Altalena! Прихожу сегодня к нему — он спит, а уже двенадцатый час. Какое двенадцатый — первый! Работал вчера долго — вот и заспался. Я подождал — он оделся, вышел, даю статью свою с замираньем — прочел. — Ну, говорит, неужели вы сомневаетесь! — валяйте скорей к Хейфецу. Быть может, завтра пойдет.

В редакции Чуковского ждал достаточно равнодушный прием:

Хейфец был занят, статьи моей не прочел, и она сегодня не пошла. Я встретил Хейфеца на улице. Раскланялся — и, памятуя совет Альталены, — даже не заикнулся о статье. Так — лучше.[35]

На страницах газеты статья о Меньшикове появилась спустя несколько месяцев, и еще до того, как она была напечатана, Чуковский успел вступить в полемику со своим благодетелем. Произошло это вскоре после появления на страницах «Одесских новостей» фельетона Жаботинского «О литературной критике», опубликованного в его обычной рубрике «Вскользь». Мы воспроизводим его текст полностью.

Altalena. О литературной критике Особое мнение [36]

Случай, о котором не считаю уместным говорить печатно, побуждает меня поделиться с читателем некоторыми соображениями относительно литературной критики — т. е. критики беллетристических произведений.