Читая «Лолиту» в Тегеране - [97]

Ненаставшее – отвлеченность,

Остающаяся возможностью

Только в области умозрения.

Ненаставшее и наставшее

Всегда ведут к настоящему.

Потом я дошла до своего любимого отрывка, и к горлу подкатил комок:

Шаги откликаются в памяти

До непройденного поворота

К двери в розовый сад,

К неоткрытой двери. Так же

В тебе откликнется речь моя.

Но зачем

Прах тревожить на чаше розы,

Я не знаю.

Я повторила последние три строчки, чувствуя, к своему ужасу, как по щекам текут слезы. Пришел Реза. Я впустила его; он тут же меня утешил, я выплеснула ему свою тревогу и страх. Он взял меня за руку и похлопал по спине. Не переживайте, сказал он. Он же ненормальный – мог уехать срочно монтировать какой-то материал. Раньше он по несколько дней мог пропадать в монтажной. Но зачем тогда накануне договорился со мной о встрече? Разве не мог оставить записку? Вскоре мы уже сидели на диване, взявшись за руки; наши страхи и сомнения сблизили нас, и нам казалось, что мы остались одни на всем белом свете.

Мы не заметили, как открылась дверь, но услышали ключ в замке. Он забыл запереть дверь. Он вошел и первым делом выпалил: простите меня, простите. Я вышел погулять с Мальчишкой. Он был очень бледен, и если бы его изогнутые брови умели никнуть, я бы сказала, что они поникли. Усталость в нем боролась с сожалением, с осознанием, какому беспокойству он нас подверг. Вы могли бы быть в тюрьме, а могли бы вернуться со своими похитителями, слабо проговорила я. Значит, вы гуляли с Мальчишкой?

Мальчишка на самом деле был уже взрослым парнем; когда волшебник с ним познакомился – а это случилось в год революции, когда Мальчишка пришел на его лекцию, – тот еще учился в школе, в выпускном классе. Волшебник питал к нему особую симпатию; Мальчишка хотел поступить в медицинскую школу, но его заворожила лекция волшебника об Эсхиле и Чаплине. Он с блеском сдал вступительные экзамены, но в университет его не приняли, так как он признался, что исповедует бахаизм[83]. При шахе бахаистов защищали, они жили себе и процветали – этот грешок шаху никогда не простили. После революции собственность бахаи конфисковали, их лидеров казнили. Новой исламской конституцией их лишили всех гражданских прав, в том числе права на обучение в школах и вузах и права на работу.

Мальчишка мог бы разместить объявление в газете, как тогда делали многие, публично отрекаясь от принадлежности к упаднической империалистической секте и от родителей – те, к счастью, жили в Европе и им ничего не грозило. Он мог бы соврать, что какой-нибудь аятолла убедил его принять ислам. Для поступления в университет больше ничего было и не нужно. Вместо этого он признал себя бахаистом, хотя даже не практиковал бахаистские ритуалы и вообще особой религиозностью не отличался; это закрыло ему путь в медицину, хотя он, несомненно, мог бы стать прекрасным врачом.

Теперь он жил с бабушкой и перебивался случайными заработками, но ни на одной работе не задерживался надолго. В данный момент он работал в аптеке; фармацевт не врач, конечно, но тоже медицинская профессия. Мы с Мальчишкой не были знакомы, но я много слышала о нем, о его поразительной красоте, его любви к мусульманской девушке, которая вскоре покинет его и выйдет за богатого мужчину сильно ее старше, а потом попытается с ним помириться, будучи уже замужней женщиной.

Мальчишка позвонил перед обедом. Умерла его бабушка, которая долго болела; он звонил из больницы и чуть не плакал. Повторял, что не знает, что делать. Волшебник ушел в спешке. Он думал, что успеет вернуться еще до моего прихода.

Мальчишка стоял у входа в больницу рядом с мягкой бескостной женщиной – своей теткой. Он почти плакал, но плакать при наставнике, которого он боготворил, было невозможно, и он крепился, как взрослый; впрочем, видеть его сухие глаза было хуже, чем слезы. Бахаистов не хоронили на кладбищах: в первые годы революции режим уничтожил бахаистское кладбище – приехал бульдозер и сравнял могилы с землей. Ходили слухи, что на этом месте теперь парк или детская площадка. Потом я узнала, что там открыли культурный центр Бахтаран. Так что же делать, когда твоя бабушка умерла, а кладбища нет?

Я встала и начала ходить по комнате. Да сядьте вы, сказал волшебник и указал на место рядом с собой на диване. Сидите тихо. Не нервничайте – вот молодец. Подождите, сказала я, дальше не рассказывайте, я сначала позвоню. Я позвонила Биджану и велела ему идти в гости без меня; сказала, что приду позже. Когда я вернулась в гостиную, Реза рассуждал: удивительно это их желание подчинить себе не только живых, но и мертвых. В начале революции прокурор приказал сравнять с землей могилу Реза-шаха, уничтожить памятник и открыть на этом месте общественный туалет; он сам первый в него помочился, совершил, так сказать, инаугурацию. Я прервала разговор и спросила, хотят ли они кофе. Принесла три разных кружки и поставила на стол чайник с горячей водой и растворимый кофе. Волшебник встал, подошел к холодильнику и достал коробку конфет; как всегда, его манеры были безупречны.

Итак, Мальчишка взял у друга машину и стоял у входа в больницу с всхлипывающей тетей. Волшебник не мог оставить их с теткой вдвоем, чтобы они сами решали, что делать с бабушкой, и решил поехать с ними несмотря на протесты Мальчишки. Он помнил о нашей встрече и звонил мне домой, но никто не снял трубку. Нет, ему не пришло в голову позвонить Резе или кому-то из друзей. Он сел в машину к Мальчишке, и они уехали.