Читая «Лолиту» в Тегеране - [64]

25

Студенты несли вахту на территории университета, чтобы тот не закрылся. Они стояли там до тех пор, пока не разразилось не что иное, как кровавая бойня, хотя вооружены были лишь силы правительства; студентов эвакуировали с территории, а университет захватили Стражи Революции, ополчение и полиция.

В одну из этих вечерних вахт я увидела Бахри. Вечер пропитался тревогой и атмосферой ложной близости, которая всегда присутствует на таких мероприятиях. Мы сидели на земле очень близко друг к другу, рассказывали анекдоты и истории, делились информацией, иногда спорили приятными теплыми вечерами. Сейчас он стоял один в темном углу, прислонившись к дереву. И что вы обо всем этом думаете, спросила я? Он сразу же улыбнулся и сказал – нет, мэм, скажите лучше вы – что вы обо всем этом думаете? Бахри, медленно отвечала я, мое мнение с каждым часом становится все менее и менее важным. Настолько неважным, что пойду-ка я лучше домой, возьму книгу и постараюсь уснуть.

Я знала, что удивила его, но еще больше удивила себя. Я вдруг почувствовала, что это не моя борьба. Для большинства присутствующих восторг сражения был главной причиной, по которой они находились здесь, но я его не разделяла, а если и испытывала, то по другому поводу. Мне было все равно, кто закроет университет – мои студенты левого толка или исламисты. Важно было, чтобы его не закрыли, чтобы он продолжил функционировать как университет и не стал полем битвы различных политических группировок. Однако чтобы наконец усвоить это и сформулировать понимание, мне понадобилось очень много времени – еще семнадцать лет.

Вскоре правительству все-таки удалось закрыть университеты. Среди преподавательского состава, студентов и сотрудников прошли чистки. Некоторых студентов убили или посадили в тюрьму; другие просто исчезли. Тегеранский университет стал местом, где поселилось разочарование, глубокая печаль и боль. А я больше не бежала в класс с наивным предвкушением, с радостью, как тогда, на заре революции – эти дни навсегда остались в прошлом.

26

Случилось так, что однажды, весной 1981 года – до сих пор чувствую солнце и утренний ветерок на щеках – я стала ненужной. Прошло чуть больше года со дня моего возвращения в страну, к себе домой, и я обнаружила, что указ, которым слово «Иран» трансформировали в «Исламскую Республику Иран», трансформировал и меня, сделав меня и все, чем я была, ненужным. И тот факт, что я делила эту участь со многими другими людьми, ничуть меня не утешал.

На самом деле, я стала ненужной еще раньше. После так называемой культурной революции, которая привела к закрытию университетов, я, по сути, лишилась работы. Мы по-прежнему ходили в университет, но делать было нечего. Я вела дневник и читала Агату Кристи. Бродила по улицам со своим другом, американским репортером, беседовала с ним о Нижнем Ист-Сайде Майка Голда и «Восточном Яйце» Фицджеральда. Вместо занятий нас созывали на бесконечные собрания. Администрация хотела, чтобы мы прекратили работать и в то же время притворились, что ничего не изменилось. Хотя университеты были закрыты, преподавателей обязали ходить на работу и представлять проекты Комитету культурной революции.

То были праздные дни, и лишь одно в них оставалось неизменным – крепкая дружба, сложившаяся между нами и нашими коллегами с других факультетов. Я была самой молоденькой преподавательницей с наименьшим стажем; мне было чему поучиться у остальных. Те рассказывали о днях, предшествовавших революции, о восторге и надежде; рассказывали о коллегах, которые так и не вернулись на работу.

Новый, недавно назначенный Комитет по внедрению культурной революции созвал сотрудников факультета права и политологии и факультета персидского языка и иностранных языков и литературы в актовом зале юридической школы. Несмотря на официальные и неофициальные предписания, обязывающие преподавательниц и сотрудниц университета покрывать голову, до того самого дня большинство женщин в нашем университете этого не делали. Это было первое собрание на моей памяти, когда все женщины были в платках. Все, кроме трех: Фариде, Лале и меня. Мы были независимыми, нас считали эксцентричными, поэтому мы пошли на собрание без платков.

Трое членов Комитета культурной революции довольно смущенно восседали на очень высокой сцене. На их лицах сменяли друг друга выражения надменности, нервозности и неповиновения. В Тегеранском университете это собрание стало последним, на котором преподавательский состав открыто критиковал правительство и его политику в отношении высшего образования. Большинство преподавателей за свою дерзость потом были вознаграждены увольнением.

Мы с Фариде и Лале сели вместе у всех на виду, как озорные дети. Мы шептались, переговаривались, тянули руки, чтобы выступить. Фариде предъявила комитету – мол, тот использовал территорию университета, чтобы пытать и запугивать студентов. Я сказала Революционному комитету, что требование носить хиджаб «за зарплату» в несколько тысяч туманов в месяц является ложной мотивацией и компрометирует мою искренность как женщины и преподавателя. Проблема была не столько в хиджабе, сколько в свободе выбора. Моя бабушка три месяца отказывалась выходить из дома, когда ее заставили снять хиджаб. Я планировала быть такой же непоколебимой в своем отказе его носить. Правда, тогда я еще не подозревала, что вскоре мне придется выбирать между ношением хиджаба и тюрьмой, поркой или даже казнью, если откажусь повиноваться.