Читая «Лолиту» в Тегеране - [60]

Позднее, когда я пересказала ему эту историю так, как ее рассказали мне, он меня поправил: он начал говорить, стоя в глубине зала, но потом его попросили подняться на кафедру. Он шел к кафедре в тишине, словно его уже судили.

Когда он снова заговорил, то сказал, что в одном фильме Лорела и Харди ценности больше, чем во всех революционных трактатах, в том числе в трудах Маркса и Ленина. То, что они называли «революционным пылом», пылом не являлось, не являлось даже безумием – это была грубая эмоция, недостойная настоящей литературы. Если они изменят программу, заявил он, он откажется преподавать. Он сдержал слово и так и не вернулся в университет, хотя участвовал в пикетах против закрытия университетов. Он хотел, чтобы его студенты знали – в тот день он ушел не потому, что боялся репрессий правительства.

Мне сказали, что он фактически изолировался от мира в своей квартире и теперь встречается лишь с избранным кругом друзей и учеников. «С вами он был бы рад познакомиться, профессор», – пылко заметила одна моя студентка. Я не разделяла ее уверенности.

21

В январе состоялось наше последнее занятие по «Великому Гэтсби». Улицы завалило рыхлым снегом. Я хотела обсудить с учениками два образа. Свою старую потрепанную книжку с неразборчивыми пометками на полях и в конце я оставила в Иране. Когда я уезжала, все мои драгоценные книги пришлось оставить там. Сейчас у меня новая книга, издание 1993 года, с незнакомой обложкой; не знаю, как к ней относиться.

Мне бы хотелось начать с цитаты из Фицджеральда, имеющей ключевое значение для понимания не только «Великого Гэтсби», но всего литературного наследия писателя, сказала я. Мы говорили о содержании этого романа и упомянули несколько тем, но есть в романе сквозная нить, которая, на мой взгляд, определяет его суть, и это проблема утраты – утраты иллюзий. Ник не одобряет всех людей, с которыми так или иначе связан Гэтсби, но его неодобрение не распространяется на самого Гэтсби. Почему? Потому что Гэтсби обладает тем, что Фицджеральд в своем рассказе «Избавление» называет «честностью воображения».

В этот момент вверх взметнулась рука Ниязи.

– Но ведь Гэтсби еще более нечестен, чем все остальные, – воскликнул он. – Он зарабатывает незаконной деятельностью и водится с преступниками.

С одной стороны, вы правы, ответила я. В Гэтсби все ненастоящее, даже его имя. У остальных героев романа более устойчивая позиция и идентичность. Что до идентичности Гэтсби, та постоянно формируется и изменяется окружающими. На его вечеринках гости заговорщическим шепотом обсуждают и его персону, и его великие и ужасные деяния. Том решает выяснить, кто он такой на самом деле, и самому Нику тоже становится любопытно, кто же он – загадочный Джей Гэтсби. Но Гэтсби вызывает у всех любопытство вперемешку с благоговением. В реальности он – шарлатан. Но правда в том, что Гэтсби – романтичный и трагический мечтатель; он становится героем, потому что верит в собственную романтическую иллюзию.

Гэтсби не может выносить убогости своей жизни. Он обладает «удивительным даром надеяться, готовностью совершать романтические поступки» и «повышенной чувствительностью к жизненным обещаниям». Он не может изменить мир, поэтому меняет себя в соответствии с мечтой. Вот как это объясняет Ник: «Джей Гэтсби из Уэст-Эгга на Лонг-Айленде возник из собственной платонической идеи о себе. Он был сыном Божьим – фраза, которую следует воспринимать буквально, если она вообще что-то значит, – и занимался делом своего Отца, служа громадной, вульгарной, мишурной красоте. Он изобрел такого Джея Гэтсби, какого мог бы изобрести семнадцатилетний юноша, и остался верен этой идее до самого конца».

Гэтсби был предан своему придуманному «я», и это «я» воплотилось в Дейзи. Он остался верен обещаниям этого «я», зеленому свету на той стороне бухты, а не убогой мечте о богатстве и процветании. Таким образом родилась «колоссальная иллюзия», ради которой он пожертвовал жизнью. Фицджеральд пишет: «Никакой огонь и холод не разрушит то, что человек готов хранить в своем призрачном сердце».

Его преданность Дейзи связана с его преданностью этой воображаемой идее о себе. «Он много говорил о прошлом, и я понял, что он хочет что-то вернуть, возможно, некую идею о себе, вложенную в любовь к Дейзи. Его жизнь с тех пор утратила порядок и согласованность, но если бы он смог хоть раз вернуться к началу и медленно воссоздать, как все было, он бы нашел ту самую идею…»

Однако мечта вечна и простирается за пределы «я» и личной жизни Гэтсби. В более широком смысле мечта существует в городе, в самом Нью-Йорке; в «Восточном Яйце» – гавани, которая некогда была мечтой сотен тысяч эмигрантов, а теперь стала меккой для американцев со Среднего Запада, приезжающих сюда в поисках новой жизни и развлечений. Хотя город пробуждает волшебные мечты и дарит смутные надежды, в реальности он является пристанищем примитивных интрижек и отношений, как у Тома и Миртл. Город, как Дейзи, несет в себе обещание, мираж, но в приближении этот мираж оказывается убогим и развращенным. Город – связующее звено между мечтой Гэтсби и американской мечтой. Мечтает Гэтсби не о деньгах, а о том, кем он может стать. Его мечта характеризует Америку не как страну материализма, а как страну идеализма, превратившую деньги в способ осуществления мечты. И в этом как раз нет ничего материального, или же материальное переплетено с мечтой так тесно, что становится трудно отличить одно от другого. В конце концов в романе сливаются самые высокие идеалы и самая низменная реальность. Не могли бы вы открыть последнюю страницу? Там, как вы помните, Ник описывает прощание с домом Гэтсби. Бахри, я вижу, сегодня вы почтили нас своим присутствием. Будьте добры, прочитайте отрывок – третья строчка в абзаце, начиная с «большинство домов на берегу…»