Читая «Лолиту» в Тегеране - [54]

Заррин снова встала.

– Ваша честь, – произнесла она с едва скрываемым презрением, – все это безосновательные заявления, ложь…

Ниязи не дал судье ответить. Почти вскочив со стула, он воскликнул:

– Ты дашь мне закончить? У тебя еще будет возможность высказаться! Я скажу, почему, я скажу, почему… – Тут он повернулся ко мне и более спокойно произнес: – Мэм, прошу прощения за резкость.

Мне к тому времени все это уже начало нравиться, и я ответила:

– Прошу, продолжайте, и помните, что я здесь в роли книги. Я выскажусь в конце.

– В период правления безнравственного режима Пехлеви, супружеская измена, может, и была общепринятой нормой… – продолжил Ниязи.

Заррин не унималась.

– Возражаю! – выкрикнула она. – Утверждение не основано на фактах.

– Ладно, – согласился Ниязи, – но ценности в этот период были такими, что за измену не наказывали. Эта книга пропагандирует нелегальные связи между мужчиной и женщиной. Сначала мы видим Тома и его любовницу, сцену в ее квартире, – даже рассказчик, Ник, оказывается втянутым в их дела. Он не одобряет их обман, но не имеет ничего против собственно их сношений и того, что любовница сидит у Тома на коленях, и… и… эти вечеринки у Гэтсби – вы же помните, леди и джентльмены, что Гэтсби – главный герой книги? И кто он такой? Шарлатан, совратитель чужих жен, лжец… и этого человека Ник восхваляет, этого человека он жалеет – этого разрушителя семей! – Ниязи распалился, описывая этих сношающихся развратников, лжецов и совратителей чужих жен, которые свободно разгуливали в блистательном мире Фицджеральда, не страшась гнева и кары Ниязи. – Единственный человек, достойный сочувствия во всей этой истории – обманутый муж, мистер Уилсон, – заключил Ниязи. – Когда он убивает Гэтсби, его руку направляет Бог. Мистер Уилсон – единственная жертва. Он единственный символ угнетенных в этой… в этой… стране Великого Сатаны!

Проблема Ниязи заключалась в том, что даже когда он распалялся и не читал по бумажке, он все так же монотонно бубнил. Хотя теперь он делал это громче и почти вскочив с места.

– В этой книге хорошо только одно, – сказал он, размахивая провинившимся романом перед нами, – она разоблачает безнравственность и упадок американского общества. Но мы недаром боролись, чтобы избавиться от этого мусора; пора такие книги запретить! – Он упорно называл Гэтсби «этим мистером Гэтсби» и никак не мог заставить себя назвать Дейзи по имени – отзывался о ней как об «этой женщине». По мнению Ниязи, в романе не было ни одной добродетельной женщины. – Какой пример мы показываем нашим невинным скромным сестрам, – обратился он к товарищам, которым некуда было от него деться, – вручая им такую книгу?

Он продолжал и все больше входил в раж, но со стула так и не встал. – Гэтсби непорядочен, – воскликнул он; голос его сорвался на визг. – Он зарабатывает нелегальными методами и пытается купить любовь замужней женщины. Роман якобы об американской мечте, но что это за мечта? Неужели автор хочет предложить нам всем стать нарушителями супружеских обетов и бандитами? Америка погрязла в пороках и упадке, потому что это и есть их мечта! Они идут на дно! Это предсмертные судороги мертвой культуры! – торжествующе заключил он, доказав, что не одна Заррин смотрела «Перри Мейсона».

– Возможно, нашему достопочтенному прокурору не стоит быть столь суровым, – сказала Вида, когда стало ясно, что Ниязи наконец исчерпал аргументы. – Ведь Гэтсби умирает, то есть, можно сказать, получает по заслугам.

Но Ниязи это не удовлетворило.

– По-твоему, только Гэтсби заслуживает смерти? – с очевидным презрением произнес он. – Нет! Все американское общество заслуживает той же судьбы! Что это за мечта – украсть жену у другого, пропагандировать секс, обманывать, заниматься мошенничеством… а потом еще этот парень, рассказчик, Ник – он себя считает высоконравственным!

Ниязи еще немного продолжал в том же ключе, а потом вдруг прекратил, словно собственные слова встали ему поперек горла. Но даже тогда он остался сидеть на своем стуле. И никому из нас не пришло в голову попросить его вернуться на место, когда суд продолжился.

18

Следующей вызвали Заррин для изложения аргументов защиты. Она встала лицом к классу – элегантная, действительно похожая на профессионального адвоката в темно-синей плиссированной юбке и шерстяном жакете с золотыми пуговицами, из рукавов которого выглядывали белые манжеты. Ее волосы были стянуты лентой в низкий хвост, а в ушах поблескивало единственное украшение – золотые сережки. Она медленно ходила кругами вокруг Ниязи, время от времени неожиданно разворачиваясь, чтобы подчеркнуть свою мысль. В руках у нее были записи, но обращаясь к классу, она редко с ними сверялась.

Произнося свою речь, она шагала по комнате; хвостик подпрыгивал в такт шагам, волосы мягко скользили по ее шее, а поворачиваясь, она оказывалась лицом к лицу с Ниязи, который застыл на стуле неподвижно, как камень. Начала она, процитировав отрывок из одного из рассказов Фицджеральда; я его помнила.

– Наш любезный обвинитель допустил оплошность, перепутав суд с парком развлечений, – промолвила Заррин. – Он перестал отличать реальность от вымысла. – Она улыбнулась и сочувственно повернулась к «нашему обвинителю», который так и сидел, приклеившись к своему стулу. – Он не оставляет между двумя мирами места, ни малейшего промежутка. Он продемонстрировал собственную слабость – неспособность читать роман непредвзято. Ему знакома лишь предвзятость, грубое, упрощенное восприятие добра и зла, возведенных в абсолют. – Услышав эти слова, Ниязи поднял голову и густо покраснел, но ничего не ответил. – Но можно ли назвать роман хорошим, – продолжала Заррин, обращаясь к классу, – лишь потому, что его героиня добродетельна? И можно ли назвать его плохим лишь потому, что его герои отходят от норм нравственности, которые прокурор Ниязи хочет навязать не только нам, но и вымышленным героям художественного произведения?