Чистое золото - [142]

— Не сразу, правда? — мягко спросила Сабурова. — Сначала веры в эти качества у тебя было не много.

Павел опустил голову:

— Не совсем так… Первые дни дома очень тяжелыми мне показались, но, конечно, я и тогда знал, что наши ребята настоящие люди… Я только думал, что они из чувства долга так ко мне относятся, по тем правилам, что им внушены. А потом понял, что это уже органично, превратилось в личные качества каждого.

— В этом ведь главная сторона нашего воспитания, Павлик… Мне кажется, что настоящий советский человек не только знает, как надо поступать, но просто не может поступать иначе.

— Верно, Надежда Георгиевна, — тихо сказал Павел. — И я сразу должен был это понять… Мне все казалось, что буду им в тягость, обузой лягу на их плечи, что они жертвы приносить начнут… Теперь вижу, что иначе и быть не могло… И вот радует меня, что они мне помогли, хорошими товарищами оказались и что восприняли правильно, чему их учили. Ведь с одноклассниками я крепко связан, мы старые друзья. Теперешние мои педагоги не так близко меня знали, а отношение одно. Митя Бытотов так старается, Леночка Баранова… Это самые строгие мои учителя.

— Я, Павлуша, хочу по литературе тебя спросить, как ты усвоил пройденное.

— Пожалуйста, Надежда Георгиевна.

— Так. Расскажи мне о литературных течениях начала двадцатого века…

Павел заговорил свободно и спокойно. Но через это спокойствие старая учительница видела его настойчивое желание показать, что курс усвоен им полно и глубоко. Отвечать своей прежней преподавательнице, видимо, доставляло ему большое удовольствие.

Выслушав его, Надежда Георгиевна сама заговорила о русской литературе:

— …Она демократична и глубоко человечна, приводит великолепные примеры самоотверженности, выполнения долга, патриотизма… А анализ общественных явлений? Возьми таких западных писателей, как Диккенс или Бальзак. Это, конечно, великаны. Они возвышаются порой до дерзкого социального протеста, клеймят свой строй. Но у них отрицательные явления даются как неизбежные, а наш Толстой показывает их как нечто немыслимое для нормального человека… Помнишь сцену суда в «Воскресении»?

— Да, да, верно, — быстро ответил Павел. — А в советской литературе меня интересует тема труда, она очень широко развернута…

Он снова заговорил, то хмурясь, когда подыскивал нужные слова, то светлея лицом, когда находил удачное выражение. Старая учительница, внимательно наблюдавшая за ним, сказала себе: «Нет, он не может быть несчастным!»

— Ну хорошо, Павлуша. Я очень довольна тобой.

Он улыбнулся так, как улыбался в прежние годы в классе получив пятерку. Потом решительно сказал:

— Я ведь ждал вас не сегодня-завтра, Надежда Георгиевна. Почти полгода прошло после нашего разговора. Помните, в день моего приезда?

— Помню. И думаю, что можно не спрашивать, каково твое решение?

— Конечно, я остаюсь дома! — твердо выговорил он. — Матери и брату я нужен, в этом вы были правы. Она в чем-то опирается на меня, Алеша слушается, каждое слово ловит. Да и мне с ними хорошо… Вам понятно, — продолжал он, — что нелегко было это… ну, ложное самолюбие, что ли, преодолеть… Ребята меня перевернули. Если кругом такие люди — жить можно. Можно жить, — повторил он, — и неплохо даже.

— Я же говорила тебе, — откликнулась Сабурова.

— Право, — сказал он удивленно, — ко мне уже за советом иной раз приходят. Вот вчера… — Он замялся. — Вы меня не выдадите?

— Будь спокоен.

— Вчера паренек приходил, десятиклассник, Слава Черных. Мялся долго… Потом сказал, что ребята ему доверять перестали, не считают его настоящим товарищем.

— Из-за того, что он не захотел с тобой заниматься? Знаю. Что же, он у тебя защиты просил?

Павел засмеялся:

— Он начал с просьбы. Просил меня сказать ребятам, что я помощью вполне обеспечен и в нем не нуждаюсь. Ну, я сказал, что не в этом дело. Нельзя против класса идти. В советской школе такие вопросы решает коллектив.

— Сколько с ним об этом говорили, а настоящего понимания, значит, до сих пор нет…

— А я думаю, Надежда Георгиевна, что он понял. Парень неглупый, только избалованный, беспечный очень… Попросту — горя еще не нюхал. В таких ведь эгоизм легко развивается. Но с характером человек. Его можно повернуть.

— Да, хуже нет этаких «безнатурных», как их Лесков называет. Вроде нашей Заморозовой. Ты с Маней девять лет учился, хорошо знаешь ее.

— И вам с такими трудно бывало, Надежда Георгиевна?

— И мне, — усмехнулась Сабурова. — Были в моей практике несколько человек, с которыми я не могла найти общий язык. Это, как правило, сильно балованные, сосредоточенные на себе ребята. Не на своей учебе, как Слава, даже не на внутренней жизни, а просто им хочется, чтобы все было хорошо, весело, а главное — легко. До всего остального дела мало. Всегда у них вялость, медлительность, неспособность зажечься делом. Скучно с такими… Я думаю, оттого, что мне с ними было скучно, я и не справилась. Всегда тут же, рядом, были живые, ошибающиеся, но искренние, любопытные, и так хотелось им помочь, что на «безнатурных» внимания тратилось меньше, чем следовало. Это частое упущение педагогов.

Она помолчала и снова ласково обратилась к нему: