Чистое золото - [138]

Поднявшись, Тоня в первую минуту ничего нс могла разглядеть. Из глубокой черноты, в которой светились только желтые глаза фонарей, не распугивая мрак, а словно сгущая его, она попала в какой-то мутно-белый, странно колеблющийся мир.

Падал снег. Нельзя было сказать, что снег шел. Он именно падал безмолвно и стремительно. Не чувствовалось ни малейшего ветра. И снег одевал землю мягкой тишиной, вызывая у людей головокружение.

— Точно перины наверху трясут… Как в сказке, — сказала удивленная Тоня.

— Ну что? Что в шахте?

Товарищи ее, до того залепленные снегом, что их трудно было узнать, помогли Тоне освободиться от троса.

— Сейчас… — повторяла она, с трудом приходя в себя от подъема и непонятного ощущения, вызванного молчаливым лётом снега. — Сейчас все расскажем… Вот ребята поднимутся.

Появились Санька и Андрей. Все кинулись в тепляк.

Когда разведчики рассказали, что видели в шахте, стали решать, идти ли домой на ночевку.

— И думать нечего! — сказал Маврин. — В этакий снег не дойти. Надо здесь оставаться.

— Беспокоиться дома будут… — Тоня представила себе встревоженное лицо матери. — Нет, я пойду.

— На сей раз ничто не поможет — не пущу! — быстро ответил Андрей. — Куда ты пойдешь? Что увидишь?

Он распахнул дверь. Живой колеблющийся занавес висел за порогом. Не только увидеть что-нибудь, но и проникнуть сквозь него казалось невозможным.

— Да, боязно, — сказала Тоня, отходя от двери. — Идти-то уж очень далеко… Обидно! Завтра воскресенье…

— Ну и что ж? Встанем пораньше и быстро дойдем.

— А если снег не перестанет?

— Перестанет! — уверенно сказал Санька.

Они расположились у печки. От внезапности этой ночевки в горах, от тепла и сознания безопасности всем стало весело.

— Чаю хотите? — спросила Зина. — Могу лепешек испечь, немножко муки есть.

— Сделай, Зинаида, лепешечек! — жалобно протянул Димка. — Давеча так плохо пообедали! Кишка кишке кукиш кажет…

— Что врешь-то — плохо пообедали! — закричали девушки. — Каши сколько съел!

— Ну не наелся я! — твердил Димка. — Каша давно была. А с тех пор работали сколько, да вы лазили, да снег пошел…

Зина занялась лепешками. Она пекла их прямо на печке, и ребята, принимая горячие, с подгоревшей коркой кружочки теста, перебрасывали их с руки на руку, чтобы не обжечься.

— А вдруг в шахте бы пришлось заночевать? — неожиданно спросил Кенка.

— Если в нижней, где электричество и всю ночь люди работают, — ничего.

— Нет, я про нашу говорю.

— Ну, в нашей страсть! — сказал Маврин. — Все мокрое, лечь некуда. И тьма… Я как опустился, аж свистнул.

— Свисти вот в шахте! — с нарочитой важностью укорила его Стеша. — Мой дедушка сейчас же сказал бы, что горный этого не любит.

— Кто? Кто? Горный надзор, что ли?

— Не надзор!.. Это старики рассказывают…

Стеша, дочь и внучка старателей, знала все прошлое прииска, все поверья и легенды тайги лучше, чем многие из старых рабочих. Видно, запомнились ей эти рассказы еще в детстве, когда все услышанное становится живым и ярким.

— Вы ничего этого не знаете, — пояснила она, — а люди раньше верили, что есть такой — горный.

— А кто же он? Стражник, что ли? — простодушно спрашивала Зина.

— Он не стражник, а чорт, — ответил Андрей, тоже что-то слыхавший про горного.

— Тьфу, чушь какая! Я думала, и взаправду.

— Хоть и не взаправду, а его боялись. Он будто не любил, когда в шахтах поют, свистят. Женщин тоже чтобы не было…

— Вот как вас горный понимал, — сказал Кенка и взял из рук Зины чашку с чаем. — Что вы, что свист — одна несерьезность.

— Ладно, помолчи!

— Говорили, что он рабочих не обижает, — рассказывала Стеша. — Перед несчастьем обернется мастером или там старшим, приходит в шахту и говорит: «Ребята, сегодня раньше можно пошабашить. Ступайте домой». Они удивятся и пойдут. Только поднимутся — в шахте обвал. Так он спасал их.

— А кто свистел, значит того заваливал?

— Ну да. Золото он некоторым подкидывал. Кого полюбит… Его уважали.

— Вот Сибирь наша… — задумчиво проговорил Мохов. — В других местах бога уважали, святых разных, а наши прадеды — горного.

— А эти места сроду безбожные! Священники в Сибирь ехать не хотели, церквей было мало, люди и не привыкли. Детей часто не крестили, покойников не отпевали…

— Верно! У меня мама некрещеная, — вспомнила Тоня.

— Я всегда говорил, что тетя Варвара передовая женщина! — заявил Мохов.

— Иной раз прииск откроется, — продолжала Стеша, — а попа нет, чтобы молебен отслужить. Работают так. Потом отыщет хозяин какого-нибудь попа, призовет его. А горняки говорят: как молебен отслужили, горный рассердился — и золото пропало. С попами-то меньше считались, чем с горным. Его уважительно даже называли «горный батюшка».

— А после девятьсот пятого года, — сказал Андрей, — эти сказки пропадать стали. Народ добился кое-чего забастовками, увидел, что на себя надеяться может, а не на горных…

— У нас вроде еще какой-то герой был, — сказал покончивший с лепешками Димка. — Забыл, как по фамилии. Еще будто бы в крепостное время… Убежал с рудника и разбойничал. У богатых деньги отнимал, бедным давал. Его поймают — он обратится в птицу или в зверя и уйдет.

— Я про него тоже от деда слышала, — подтвердила Стеша. — Посадят его в тюрьму, он пить попросит, нырнет в ковшик и пропадет. А еще в гвоздь ржавый обращался…