Чисто конкретное убийство - [37]

Однако же все это в моем представлении никак не сочеталось с Феликсом. Я была абсолютно уверена в его безукоризненной честности и солидности. С учетом завещаний и всех условий, которым Баська должна была соответствовать, пусть даже идиотским, но узаконенным честным словом душеприказчика, он должен был бы держать руку на пульсе и знать про Баську все. По крайней мере, — как она выглядит и что с ней творится. А вдруг, сама того не ведая, она уже выполнила какие-то условия?

— Странно…

— А если он меня не искал и мною не интересовался, я ведь могла никогда в жизни с ним не встретиться. Как и он со мной.

— Так что вам оказали неожиданную услугу? — В разговор вдруг снова вмешался Патрик, раскладывающий на комоде собранные бумаги. — Ваш общий знакомый психопат кого-то пришил к Баськиной пользе? Очень мило с его стороны. Может, он знал, что делает?

Мы изумленно переглянулись.

Действительно, если бы не это своеобразное преступление и всеобщий сбор на участке, у Баськи и Феликса были все шансы так и не встретиться до скончания века. И что тогда? Меня безмерно заинтересовало, что на эту тему думал солидный и благородный Феликс.

— Ну хорошо, схожу с тобой, — решила я, что Баську явно обрадовало.

— Я даже хотела тебе предложить пойти со мной. Ты его знаешь, он тебя тоже — со знакомым человеком всегда проще, по крайней мере не захлопнет дверь у меня перед носом. А вообще-то мне удивительно, что ты ничего не слышала о его сговорах с моим предком, невзирая на твое с ним знакомство…

Я тут же ее перебила, потому что моя память снова пискнула. Она попискивала так время от времени, оглушенная и прибитая, ибо каждое из этих более или менее древних воспоминаний ассоциировалось у меня с какой-нибудь пакостью, о которой мне совершенно не хотелось лишний раз вспоминать. Но раз уж память зловредно запищала, лучше уступить.

— Слышала. Один раз. Краем уха. В такой момент, когда мне ничего не хотелось слышать, потому что я была на взводях и всем своим существом не желала принимать участие в жизни родни. Я надулась и постаралась оглохнуть, что мне почти удалось. Но только почти. Какая-то фраза — процитировать не смогу, но суть помню — очень подходила к тому скандалу, который тогда бушевал. На тему ответственности. И так она прозвучало, что далее чужой человек умеет сделать правильный выбор и уважает чужую волю, что только он достоин доверия. И это якобы Феликс. Исполнитель завещания. По-моему, я тогда подумала, что опять на этого Феликса что-то свалили, интересно, когда у него от всех тягот хребет переломится. Я бы в жизни ничего не вспомнила, если бы не фотография Феликса с твоей семьей. Должно быть, об этом и шла речь.

— Неужели ты не могла запомнить получше? — упрекнула меня Баська.

— Я очень старалась вообще ничего не запомнить.

— Почему?

— Потому что была в бешенстве. Тебе никогда в жизни не случалось так взбелениться, чтобы нарочно оглохнуть и ослепнуть на весь мир? А уж в особенности на ближайшее окружение?

— Случалось. И всегда в ущерб себе.

— Вот то-то и оно! — победоносно заявила я, и атмосфера прониклась полным взаимопониманием.

Что не мешало мне старательно держаться в стороне от следствия и не лезть в гущу событий. Ясен перец, эту черную валькирию я знала и прекрасно помнила, как ее зовут, но признаваться не собиралась.

Я ведь могла и забыть, правда же? О Бартоше я тоже знала — больше, чем надо, и сыта этим была по горло.

С того момента, как он в конвульсиях удалился из моего дома, я не хотела о нем вспоминать. Покинутый, видимо, внезапно и без предупреждения, двор супермена отравил мне жизнь так, что мне пришлось сменить номер телефона, адрес и даже фамилию. Поэтому меня по большей части и не было в стране, пока через какие-то десять лет безутешные сильфиды не отцепились от меня и не перестали наконец-то меня искать.

Может, они решили, что я умерла.

Одно только меня интересовало — умеренно, но все-таки. Кого, к лешему, он грохнул этой лопатой?

* * *

Фоторобот главной обожательницы злодея Возняк организовал в течение одного дня, изловив одновременно всех, кто признался в том, что ее видел. Получилось у него нечто многоликое — вероятно, из-за неумолимого бега времени, потому что каждый свидетель видел ее в разные годы.

Валькирию омолодили Эва Гурская и в некоторой степени пани Бобрек, решительно состарила Марленка, которая с сомнением согласилась на молодой вариант, но сама упрямо настаивала на нынешнем пожилом облике, что было вполне понятно.

Марленку запилила эта жуткая Иоанна с многочисленными фамилиями, сама весьма скупо описывающая чернявую обожательницу:

— Ведь это именно ты должна подшить ее лучше всех, ты же видела ее даже в свои школьные годы!

— Ну да, понимаю, — сокрушалась Марленка. — Вы же знали дядюшку лучше всех, наверное, вы ведь тоже должны были ее видеть…

— Вот именно, что нет. Это она меня вроде как рассматривала, а не я ее, я не обращала на нее внимания и на самом деле видела вблизи всего два раза.

В этом портрете я ее, конечно, узнаю, но сама не сумела бы ее описать.

— В любом случае она теперь старше, чем была!

В результате у Возняка оказались два лица, одно — в расцвете свежести, второе — несколько избыточно цветущее, но никто бы эту розу еще из вазы не выкинул. Время не слишком ей повредило. Писаной красавицей назвать ее было нельзя, но дама интересная. Живая, с выразительными чертами, полная энергии, увенчанная огромной копной черных волос, черные брови ей на самом деле очень шли и имели право засесть в памяти у Эвы Гурской с первого взгляда.