Чисто астраханское убийство - [3]

— Это с чего бы? — Она кокетливо качнула бедрами.

— А с того самого, — вздохнул Вячеслав. — Ох, чую, пропадешь ты, девка. Слушай-ка, а может, позвонить да отменить его приезд? Сказать, что, мол, хозяйка возражает, а свободную комнату в деревне не найти так сразу?

— Так он же к вам собирается, — она фыркнула. — Я-то ему — никто. Зачем же отменять-то? Пусть порыбалит, порадуется, гостями мы всегда довольны.

— Вот! — Грязнов поднял указательный палец. — В этом и есть самая опасность! Что значит, ты — никто? Это две первые минуты — никто, а после… нет, не знаю, не уверен, что ты так и останешься для него никем.

— Да ладно вам! — уже неуверенно засмеялась она. — А он кто?

— Такой же генерал, как и я, только из прокуратуры. И моложе на добрый десяток лет. Я ж говорю, сомлеешь… — Он шутливо махнул рукой, подумав при этом, что было бы, вероятно, совсем неплохо, если бы Саня отвел от него эту угрозу. Все ж таки Дуся, как ни крути, родственница Лешки, неудобно будет, если тот узнает, что Вячеслав, да на старости лет…

Еще была б чужая женщина, а так вроде даже своя…

Под вечер он вернулся домой истомленный, промокший и словно задубевший на сумасшедшей жаре. Понял, что в такой одежде рыбалки не будет, надо что-то проще, совсем легкое. Наскоро принял душ и, накинув полотняный халат, прошел к себе и завалился на кровать. Даже есть не захотел, и Дуся поняла его.

Сон был коротким, но тоже жарким. А когда он открыл глаза, увидел рядом с собой обнаженное гладкое и горячее тело хозяйки и прямо перед глазами — ее оскаленные в напряженной улыбке зубы. Вот откуда она, духотища-то! Что оставалось делать? А ничего, просто подчиниться. И пала крепость его утренних сомнений, да еще как пала! Взорвалась и рассыпалась мелкими камешками. «А что, — подумал он, вспоминая еще недавнюю свою целительную уссурийскую тайгу с ее животворными рецептами вечной молодости, — мы еще, кажется, годимся!» И облегченный стон Дуси лишь подтвердил его новую уверенность. «Неужели ж, — бежала дальше мысль, — придется теперь просить Дусеньку поспособствовать другу какой-нибудь симпатичной подружкой?» О том, чтобы передать этому другу свою собственную женщину, у Грязнова теперь уже и мысли такой не возникло. Он еще утром позвонил Ирине в Москву и попросил у нее дружеского одолжения. Она и сама прекрасно знала, что к работе он приступил всего лишь вот-вот, а до того только помогал ребятам, но и с ходу войти в нужную рабочую колею, когда никакой работы нет, тоже маловероятно. А тут выпала удача с Приваловым. Словом, очень было бы им нужно вдвоем с Саней поговорить по душам с глазу на глаз и наметить не второпях, а всерьез и надолго программу будущих своих дел. Обсудить в деталях и не торопясь, чего в Москве никогда не сделаешь, вечно отрываешься на всякие «особо важные» пустяки.

Ирина, в общем-то, поняла суть его просьбы и пообещала, что ровно на неделю отпустит Шурика, но с условием, чтобы тот обязательно привез ей обещанные Славкой волжские дары. В шутку сказала, но у женщин именно подобные шутки и несут основную идейную нагрузку, их обязательно следует принимать к исполнению. Уж в чем-нибудь другом — ладно, можно и забыть случайно, а в таких мелочах приходится быть строгим к себе и методичным.

Другими словами, это означает, что Саня уже весь день в пути, и ожидать его следует на рассвете следующего дня. Если он не станет где-то делать остановку. Значит, надо бы и о другой кровати позаботиться. С тем он и обратился к игривой, расшалившейся хозяйке. У той вспыхнули глаза.

— А он у тебя как? — Они легко перешли на «ты».

— В каком смысле?

— Ну… в прямом. — Она замялась, но тут же звонко рассмеялась: — Такой же горячий? Или…

— Сказал бы «или как», но тогда совру. — Он обнял женщину за плечи и притянул к своей груди. Подумал про себя: «А ничего ручонки-то, ухватистые еще!» — Я так думаю, что, пожалуй, еще погорячее да покрепче меня будет.

— Ладно тебе, ты и сам, как тот дубок. А говоришь — старый! Тебе сколько?

— Да скоро на седьмой десяток перейду.

— Брось ты, не может быть! — Она уставилась недоверчиво. — Я бы, так больше пятидесяти и не дала. Руки-то — вон, позавидуешь! И как же тебе, милый мой, удалось сохранить-то себя?

— А это все — тайга-матушка. Она — моя целительница. Да зверушки — в друзьях, их охранять от злых людней требовалось, вот и некогда было стареть. У егеря всегда забот полон рот, а у старшего — тем более. Зимой-то на лыжах верст по двадцать каждый Божий день. Да не по трассе, а по тайге.

— А что за зверушки-то?

— Да хоть те же тигры. Знаешь, сколько там браконьеров?

— Ох ты! А одному-то было не страшно? Или кто-то помогал одиночество скрасить, а? Только не ври, все равно не поверю, чтоб такой мужчина один по тайге шастал…

— Один, один, Дусенька. Причины тому были веские.

— Беды натворил, что ли?

— Это как подумать. Виноватым себя чувствовал, но от беды и сам ушел, думал одиночеством вылечиться. Ладно, это теперь уже неинтересно. Вернулся, как видишь. И снова работы много. Душу на рыбалке отведу, и — назад. Агентство у нас, сыщики, охранники. То с неверными супругами иметь дело приходится, а то и с преступниками — и бандиты, и убийцы. Тоже бегать надо…