Чисто альпийское убийство - [70]

«Баварский закон о функциях полиции, раздел „Насилие“, статья 66», — чуть было не добавил он, но промолчал.

— Я не вооружена, — прозвучал голосок за его спиной.

— Тогда я могу обернуться.

— Нет, пожалуйста, не оборачивайтесь, иначе я ничего не буду рассказывать!

Они стояли в вынужденной позе и молчали. Довольно высокий мужчина с заурядным лицом и миниатюрная женщина с натренированными икрами.

— Думаю, со стороны мы смотримся комично. Если нас кто-нибудь увидит, будет очень неловко. Хватит тянуть время. Говорите быстрее, чего вы от меня хотите.

— Я хочу дать свидетельские показания. Насчет происшествия в концертном зале. Но при этом желаю сохранить анонимность.

— Могу предположить, что по многочисленным кинофильмам, теле- и радиопередачам вы знаете: это невозможно. Показания полноценны лишь в том случае, если их дает реальный свидетель — с именем, адресом и всем, чем полагается. При этом большое значение имеет лицо свидетеля, и потому…

— Стоп! Только не оборачивайтесь! У меня в руках…

Еннервайн обернулся. У незнакомки в руках ничего не оказалось. Это была невысокая ладная женщина со вздернутым носиком и веснушками на щеках. Ее голос звучал грозно, а внешность оказалась вполне безобидной. Гаупткомиссар отступил на шаг назад, представляя это создание в баварском костюме и в шляпе, натянутой на самое лицо. Рост примерно совпадал.

— Знаете что? Давайте сядем на скамейку, и вы расскажете мне все по порядку. Если информация окажется не важной, то я, так и быть, пренебрегу инструкциями и наши дорожки снова разбегутся. И тогда будет вам анонимность с отсутствием последствий.

— Хорошо, согласна.

— И обещайте, пожалуйста, что больше не будете шутить с полицейскими таких шуток, как со мной. Иные мои коллеги в подобных случаях сразу же хватаются за оружие.

— Да, честно говоря, я уже удивилась, что вы до сих пор не выпустили в меня заряд из пистолета.

К этому моменту женщина, казалось, немного пришла в себя. Гаупткомиссар выбрал одну из парковых скамеек, и собеседники сели. Проникшись доверием к Еннервайну, невеличка сразу же перешла к делу:

— Я была на воскресном концерте в компании одной из жертв. А теперь вы меня ищете.

— Гретель! — вырвалось у Еннервайна.

— Что, простите?

— Нам пришлось дать вам условное имя…

— И вы назвали меня Гретель?! Фу, ничего гаже придумать не могли?

— У нас не было времени на раздумья, и мы взяли первое попавшееся имя. Но давайте ближе к делу. Почему вы не объявились раньше?

— Послушайте, я не преступница. Я не нарушала никаких законов. И просто не желаю, чтобы мое имя трепали все, кому не лень.

— Если вы не нарушали никаких законов, значит, у вас есть все шансы это сделать. Присказка такая.

— Видите ли, я… э-э-э… замужем. Очень удачный брак. И выгодный. Вы понимаете, что я имею в виду.

— Нет, не понимаю, — резко ответил Еннервайн, сам от себя не ожидавший такого тона. — Я, между прочим, не состою в браке. Именно ради того, чтобы передо мной никогда не вставали подобные проблемы.

— Да, хорошо вам. Но я, что поделаешь, замужем… и решила немного развеяться с Инго… В этом нет ничего особенного, в жизни такое случается довольно часто, об этом вы наверняка слышали, хоть вы и не…

— Значит, ваш муж ничего не знает, — перебил Еннервайн, — о том, что вы пошли на концерт с Инго Штоффрегеном?

— Не знает.

После этих слов «Гретель» погрузилась в долгое молчание.

— Ах, если бы мы просто побегали вокруг озера Эйбзе, как он предлагал! — заговорила она наконец. — Ведь сначала планировалось именно это. Но потом я непонятно почему настояла на этом проклятом концерте. Если бы мы побежали вокруг Эйбзе, Инго остался бы жив!

— Возможно, вы правы.

— Выходит, я виновата в его смерти? Или все-таки нет, как вы считаете? Он сам виноват. Подожди он еще хоть немного в проходе, и ничего страшного не случилось бы!

Бы, бы, бы… Сплошное сослагательное наклонение. Еннервайн не любил, когда свидетели увлекались такой грамматикой и начинали философствовать.

— Рассказывайте дальше.

— Мы немного опоздали на концерт. Нас пропустили в зал, и мы некоторое время топтались как дураки в проходе. Капельдинер стоял прямо за моей спиной. Пианистка играла. И вдруг этот господин воскликнул: «Ну уж нет! Сколько можно? Черт побери!» — или что-то в этом роде, всего я не разобрала, у него был такой резкий саксонский акцент. Я обернулась, гляжу — этот служитель, качая головой и бормоча проклятия, спешит к выходу из зала. Но там он снова повернулся спиной к дверям и стал глядеть куда-то под потолок. Ладно, в этом нет ничего особенного, однако он качал головой и щелкал языком, вот так: «Тц, тц».

— А потом он вышел из зала?

— Да. Мне, конечно, было интересно, что он увидел наверху, и я посмотрела в ту же сторону. Из дыры на потолке, медленно вращаясь, торчала длинная палка. Сначала я подумала, что это отсоединилась какая-нибудь опора для осветительных приборов и служитель хочет ее поправить, закрепить и так далее. Но потом присмотрелась повнимательнее и поняла: да ведь это оружие!

Еннервайн едва не потерял дар речи.

— Я правильно вас понял? Вы увидели наверху оружие?

— Да, самый настоящий пулемет или, может быть, автомат — кто-то медленно водил его дулом по залу. На спусковом крючке лежала чья-то рука. Сначала я обомлела, потом хотела похлопать Инга по спине, чтобы он обернулся, и тогда я предупредила бы его об опасности. Но мой спутник был уже далеко — поднимал людей, пробираясь на свое место.