Чистая вода - [40]

Он не замолчал. Просто голос вдруг иссяк, и Олег Дмитриевич резко отвернулся к окну. Он стоял спиной ко мне, молчал, глядя в окно, а я смотрел ему в спину, чувствовал, как становятся влажными мои ладони и как бежит время.

— Возвращайся на станцию, — сказал Олег Дмитриевич, не оборачиваясь. — Подготовь акт о передаче Вере Ивановне материальной части станции. Придешь в мастерские отдела завтра, к восьми утра.

— До свидания, — сказал я.

Я ждал, что он обернется. Но он не обернулся. Уходя, я видел, как он поднял руку, поднес ее к стеклу и провел по нему пальцем.

Из треста я вернулся на станцию пешком. В акт о передаче материальной части, вернее, в саму материальную часть станции входило все: шланг дворника, стенные часы, резиновые половики, чайник машинисток. Только теперь, впервые за весь день я заметил, что переходящее знамя стоит за моим письменным столом. Все, что от меня требовалось — составить акт с перечнем этих вещей и завтра сверить его с картотекой бухгалтерии, но я никак не мог взять себя в руки, чтобы этим заняться. Вот здесь, у стола машинисток, еще недавно стоял человек невысокого роста, в пальто с разношенными петлями, в шляпе, знававшей лучшие времена; он постукивал пальцем по стеклу, под которым лежала схема расположения водоводов, и спрашивал: «Вот оранжерея. Возле нее проходят сбросной водовод девяносто третьей скважины и труба отопления от котельной. Девяносто третья включена в сеть. Так откуда вода?» У него не хватило времени узнать, почему у него в животе боли, но хватало времени готовить из меня мастера. Сергей Сергеевич, ставший горсточкой праха, вересковым побегом, пыльным лучом, позаботился обо мне.

Я сидел за письменным столом и тихонько плакал, и слушал, как идет время — тоже тихонько, и как тихонько поскрипывают оси мира под полом станции. Я не заметил, как за окнами стемнело и как свет в станции стал ярче, и теплее, и уютнее. Только расходомеры щелкали — щелк-пощелк! — да пели свою песню насосы. В ящике своего стола я нашел сложенный вдвое лист бумаги. Я развернул его, прочитал:

«Ремонтные работы на станции трест Донецк-Харьков Водстрой. Бепром. т. Гордиенко и т. Артеменко.

Генподрядчик… трест Южспецстрой т. Пономарев».

Потом я снова сложил его и спрятал в карман пиджака. Я смотрел на свои руки, сложенные на столе, на брюки, обсыпанные сигаретным пеплом, и чувствовал, что внезапно я прикоснулся к новому и настоящему, как если бы я случайно облокотился о выключатель, и вспыхнувшая под потолком лампа осветила темную комнату и самого меня. Потому что теперь я знал: нужно спешить, если хочешь хоть немного улучшить мир. На это может не хватить целой жизни.

По машинному залу беззвучно двигались машинистки, потом он опустел, и, когда я взглянул на стенные часы, они показывали половину второго ночи. Идти домой не имело смысла, и я решил, что посижу еще немного, а когда придет пора, смогу уйти. И, когда пора пришла, когда часы показали пять, я поднялся из-за стола, пересек машинный зал и вошел в подсобку. Обе женщины полусидели на лавках, тихо дыша во сне. Я мысленно попрощался с ними — ненадолго — потому что я вернусь сюда с аварийной бригадой, если случится авария, и когда мы начнем прокладывать трубы, чтобы сохранить воду городу, я тоже вернусь — и, тихонько ступая, я вышел в машинный зал, а оттуда во двор.

Солнце еще не встало, но восток светлел. По всему двору, по ветхим и серым сараям, по груде кирпича у ворот, по безгласной неподвижной веренице колесных тракторов, бульдозеров и экскаваторов плясали язычки белого холодного пламени. В белом огне, в клокочущем холоде утра спала моя страна, которой скоро понадобится вода. Под мерцанием предутренних звезд, в домах и в казармах, в купе поездов, что увозят на северо-запад, в селах, в поселках и в городах спали те, кто скоро займет свои места у поточных линий, у станков, испытательных стендов, штурвалов, как изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, и среди них мне тоже отведено место, покуда я сумею, смогу; а после я, тучный старик в шляпе с дырочками, буду ходить в сквер и кормить крошками голубей. А возможно, настанет день, когда я сам обопрусь о крыло машины и поднесу руку к животу, а после сяду возле колеса, а после лягу — и видавшая виды шляпа откатится в сторону, а на одной из будущих станций останется парень, который сменит меня.

Я постоял еще немного, ежась от утреннего холода, поднял отвороты пиджака, запахнул его на груди и, пройдя через двор, вышел на дорогу.

Харьков, 1976 г.