Цхинвали в огне - [6]

– Чего это они? – насторожился водитель.

– Сейчас увидим…

Остановившийся УАЗик мгновенно окружила хмурая группа осетинок.

Действовали они настолько уверенно и слажено, что майору почему-то показалось, что их вместе с водителем прямо сейчас вытащат из машины и начнут убивать. Уж очень суровыми и решительными были выражения женских лиц.

– Они и сзади, товарищ майор… Не уехать…

– Вижу. Сиди, Саша! Пока не разрешу – сиди и не высовывайся!!!

Офицер немного помедлил, затем рывком открыл дверцу машины, выскочил наружу и оказался в плотном окружении женщин. Толпа разом придвинулась к нему.

"Начнут убивать, – отрешённо подумал он, – буду сворачивать им головы по одной. Поочерёдно… – Приняв решение, успокоился и прикинул. – Трёх-четырёх, пока на куски не порвут, на тот свет отправлю! – и усмехнулся. – Чтобы не с пустыми руками… к апостолу Павлу…"

Вслух Сан Саныч сказал совсем другое:

– Пацана не трогайте! Молодой он ещё, совсем школьник. Только призвали. У вас дома свои такие… Пусть уж живет. Отпустите его. Очень прошу…

– Нет у нас таких дома… Больше нет, – ответил кто-то.

– А ты, майор, умирать собрался? – спросили откуда-то справа. – Это зря – здесь не мы, здесь нас убивают!

– Ты нас по тбилисским меркам не суди, – поддержал другой голос. – Это там каждая собака на форму лает!

– Вдовы здесь собрались, и те, кто близких потерял... Обыкновенные вдовы: и осетинки, и русские, и других хватает. Горе всех подравняло.

– Поди вас пойми, – смутился майор.

Женщины стояли неподвижно, никто его не трогал. Офицер разжал кулаки и расслабился.

Ему стало неловко за свой пусть и невольный, но, как ни крути, агрессивный настрой. Было досадно так обмануться. Теперь же, стоило немного расслабиться, стало очевидно, что одетые в чёрное женщины только на первый взгляд выглядели на одно лицо, казались опасными.

"Поживем, ещё, – хмыкнул майор и машинально отметил, – однако ГРУшники в своих сводках правду пишут – мужей и сыновей тут им изрядно проредили… Покуражилась новая грузинская власть, пока войска не ввели…"

Майор не знал, что основные потери Цхинвала и окружавших его сёл ещё впереди.

Внезапный укол заставил судорожно сжаться сердце. Сан Саныч рефлекторно хлопнул ладонью по шее и, с изумлением взглянув на неё, обнаружил точно такое же медузообразное тёмно-вишнёвое пятно, которое оттёр с час назад.

Сан Саныч снова достал носовой платок и, раздражаясь от ощущения собственной неловкости, принялся очищать испачканную кровью руку. "Сговорились они здесь, что ли? – с раздражением подумал он о комарах. – В одно и то же место бьют…"

– Не брезгуй, майор! – печально улыбнулась одна из осетинок. – Это честная кровь. Осетинская. Раз она с твоей смешалась – братьями будем…

В окончательное смятение Сан Саныча привела вытолкнутая к нему девушка.

На взгляд ей было лет пятнадцать, не более...

На вытянутых руках девушка держала укрытую белым полотенцем дощечку с красовавшимся на ней караваем душистого свежевыпеченного хлеба.

– Хлеб да соль, товарищ майор, – прошептала она, не поднимая глаз.

Откуда-то из-за спин появилась рука, укрытая чёрным рукавом до самого запястья, оставила на каравае простенькую фарфоровую солонку с солью и исчезла. Как будто её и не было.

Окружавшие офицера женщины выжидательно замерли.

Майор, было, протянул к хлебу руку, но тут же убрал её…

Он вспомнил, что по донесениям – в лишь условно разблокированном городе отмечается дефицит продуктов. Население живёт впроголодь...

Взять хлеб и есть его на глазах у женщин, для которых приобретение продуктов стало постоянной головной болью, было неловко, не взять – нанести обиду.

Майор обернулся к своей машине:

– Саша. Саша!.. Выйди сюда!

Из-за спин не сразу расступившихся женщин протиснулся водитель.

Офицер удовлетворенно кивнул и, отломив от вкусно хрустнувшего каравая край, осторожно макнул его в соль, затем молча протянул всё ещё не пришедшему в себя бледному солдату. Вскоре они оба сосредоточенно жевали тёплый подсоленный хлеб под одобрительными женскими взглядами.

Обломанный с края каравай был тут же завёрнут в полотенце и передан подбежавшему к женщинам мальчишке. Тот сдержанно поблагодарил, прижал сверток с хлебом к себе левой рукой и, осторожно поддерживая его перевязанной чистым бинтом культей второй руки, с невозмутимым видом направился мимо стоящей рядом стайки мальчишек в сторону ближайших домов. Гостевой хлеб у многих народов считается самым вкусным. Наверное, потому, что печь такой хлеб поручают самым лучшим хлебопёкам, и исполняют они это поручение с душой.

– Правильный, чувствуется, ты мужчина, майор, – обратилась к Сан Санычу высокая красивая осетинка.

Лет ей было, пожалуй, уже далеко за пятьдесят, но выглядела она так, словно только что сошла с пьедестала монументальной композиции – из серии "Родина-мать" общается с проезжими военными".

– Ты нам вот что скажи, – попыталась нахмурить брови "Родина-мать", – вы нас больше не бросите, не оставите этим?.. Мы же вам не чужие – свои! И любим вас! Почему же вы так долго не шли? Здесь такое творилось...

Скорбно поджав губы, осетинка умолкла.

Ей очень шла характерная для Закавказья ближневосточная манера повязывать непривычно длинную узкую шаль, оставляя открытой шею. Шаль оставляла открытыми высокий чистый лоб и край зачесанной назад пышной копны тёмных, с густой проседью волос.