Чезаре Беккариа. Его жизнь и общественная деятельность - [4]

Кровь стынет, когда читаешь описание мук, которые претерпевали приговоренные к разным видам смертной казни. Изобретательность средневековых криминалистов была поистине изумительна. Одного факта лишения жизни подсудимого было недостаточно. Надо было усугубить терзания несчастного, замученного страшными пытками, на которые смотрели как на неизбежный обряд предварительного следствия. Вся тяжесть тогдашней карательной системы падала исключительно на простонародье; привилегированные классы имели в этом отношении огромное преимущество над плебеями. Они судились особыми сословными судами, утонченные виды бесконечного мучительства реже применялись к ним, нежели к вилланам.

К смертной казни приговаривались не одни убийцы и поджигатели – она часто применялась к обывателям, вся вина которых заключалась в неаккуратном взносе пошлин или штрафа, наложенного в размере 50 рублей. Откупщики могли казнить лиц, виновных в контрабандном провозе табака и соли. Курьеры имели право требовать быстроногих лошадей; если на станциях не оказывалось таковых, то содержатели почтовых станций подвергались казни через повешение. В доказательство этого права на подорожных красовались три виселицы – на страх нерадивым почтосодержателям. Папа Пий V установил смертную казнь для несостоятельных купцов, особенно если было доказано, что несостоятельность произошла по собственной вине, вследствие беспечности или роскошного образа жизни.

Тогдашняя Франция ничуть не отставала в этом отношении от своей заальпийской соседки. Г-жа де Севинье, рассказывая об усмирении волнения среди бретонского сельского населения, в эпоху «короля-солнца» Людовика XIV, наивно удивляется, как это не надоедает все вешать крестьян. «Nos paysans ne se lassent pas de se faire pendre!»[5] – с умилением восклицает она. В 1757 году некто Дамьен ранил короля Людовика XV перочинным ножом, что, конечно, вызвало взрыв народного негодования. Власти не знали, что бы такое предпринять для сугубого возмездия и достойного наказания преступника. Собственные средства оказались недостаточными для того, чтобы устроить примерную казнь. Было учреждено нечто вроде конкурса между всеми судебными округами государства, чтобы выслушать мнения сведущих людей: какое самое мучительное наказание надо применить в данном случае. Мнения разделились. Парижские юристы высказались, что Дамьена следует гладить горячими утюгами, заливать его водой или медленно раздробить ему ноги, продетые между двумя столами. «Сердобольные» законоведы Дьеппа и Руана полагали: повесить Дамьена за ногти, вложенные в щипцы, или раздробить ему пальцы; Метца – вбить ему гвозди под ногти; Безансона – вздернуть его на дыбу; Отэна – облить его кипящим маслом и поджечь. Самую зверскую пытку выдумал Авиньон. Врачи, призванные на совещание, нашли, что лучшее средство расправиться с обвиняемым – надеть на него так называемые «ботинки». Мнение людей науки восторжествовало. Обвиняемого обули в огромные металлические башмаки, наполнив свободное пространство, отделяющее ноги от стенок обуви кипящей смолой. Дамьен выдержал эту пытку с замечательным бесстрашием, заявив раз навсегда, что у него не было сообщников. Следователи нашли, однако, что эти тиранства не достигают цели. Более полутора часов мучился страдалец, претерпевая невероятные муки. Сначала на медленном огне сожгли его руку, в которой он держал нож отцеубийцы; все туловище рвали клещами, в течение целого часа его обнаженное тело гладили горячими утюгами в разных направлениях. В образовавшиеся раны и язвы вливали кипящую смолу, масло, воск и растопленный свинец… Более часа с четвертью продолжались эти нечеловеческие муки, пока несчастный не испустил дух. Смертные останки казненного были преданы сожжению, ближайшие родные – отец, жена и сын – приговорены к вечному изгнанию из пределов государства, брату приказано переменить фамилию. Дом, где он родился, был срыт до основания.

До какой степени эти зверские расправы имели растлевающее влияние на общество, можно видеть по следующему примеру. Даже такой общественный деятель, как Вольтер, постоянно ратовавший за уничтожение пытки и смертной казни, высказывал иногда мысли, от которых коробит современного читателя. Зверь-человек иногда сказывался в великом мыслителе. «Ходит слух, – писал он графине Люксембург, – что преподобный отец Малакрида колесован. Да будет благословенно имя Божие!» «Мне пишут, что в Лиссабоне сожгли живьем трех иезуитов. Вот это, действительно, утешительные новости!» – восклицает друг и покровитель Беккариа, которого последний превозносил за его бесстрашную борьбу со сторонниками всякого членовредительства.

Восприимчивый, чуткий ко всякому человечному порыву, Беккариа глубоко скорбел об этих вопиющих безобразиях, творимых органами суда «во имя правды и справедливости». Он был знатоком права, отлично окончил курс юридических наук в Павии, даже получил звание лауреата, – но его занимало не бесплодное буквоедство записных законников. Он не мог мириться с тупым, не рассуждающим поклонением букве закона. Ему была противна деморализующая страсть к юридической казуистике, которую иные смешивают с правоведением. Он доискивался не буквального толкования смысла данного закона, но общей руководящей мысли законодателя, того, что римские юристы называли ratio legis. Понятно, что Беккариа не мог сочувствовать мертвящему формализму современных ему законников, так и застывших в преданиях, унаследованных от римлян. Как последователь энциклопедистов, он применил метод анализа и разъедающей критики ко всем правовым институтам, опутавшим общество, погруженное в пучину ежедневных забот, суеверия и рутины. Кружок единомышленников, таких же молодых энтузиастов, преданных идее общего блага, занялся изучением уголовного права и процесса как таких отраслей юриспруденции, которые имеют огромное влияние на улучшение народной доли, на развитие общественности, уяснения правового строя, который более всего нуждается в неотложном преобразовании. Несмотря на увлечение теорией, проповедуемой Руссо в его «Contrat social», блестящими достижениями литературы заальпийских соседей, Беккариа и его молодые друзья никогда не упускали из виду ближайшей цели своих мечтаний – изменение уголовного законодательства в Италии. Не паллиативных мер добивались они, не частичных улучшений той или другой отрасли права, а коренного обновления принципов, на которых зиждется учение о преступлении и наказании. Все обветшалое, неразумное, бесчеловечное должно исчезнуть, уступив место новым взглядам, которые соответствовали бы возрастающим требованиям прогрессивного общества.