Четырнадцатое июля - [8]

Что это у тебя?

Гош. Я вышиваю жилеты и ношу их на продажу.

Марат. Нечего сказать, занятие для солдата! Так ты шьешь одежду?

Гош. Не думаю, чтобы это было менее достойно, чем дырявить ее штыком.

Марат. И тебе не стыдно отбивать хлеб у женщин? Так вот чем ты занимаешься! Торгуешь, подсчитываешь барыши, стараешься загрести деньгу! И это в то время, когда Париж может захлебнуться в крови!

Гош(спокойно и немного пренебрежительно). Пока у нас еще есть время. Всему своя пора.

Марат. У тебя ледяное сердце. И пульс, наверно, едва бьется. Нет! Ты не патриот! (Гюлену.) А ты, ты преступнее любого злодея. По природе ты добродетелен, тебя тянет к добру, но ты стремишься извратить свою натуру. О свобода! Вот каковы твои защитники! Равнодушные к опасностям, тебе угрожающим, они пальцем не пошевельнут, чтобы отстоять тебя... Хорошо же! Пусть все покинут меня — я никогда от тебя не отрекусь. Буду блюсти интересы народа. И спасу его, вопреки ему самому. (Уходит.)

Гюлен(не двигаясь и не вынимая трубки изо рта, смотрит вслед Марату и усмехается). Веселый парень, нечего сказать! На все глядит сквозь розовые очки! Он ведь мой соотечественник, лекарь. Сразу видно, что привык отправлять людей на тот свет. Должно быть, в розницу ему это занятие прискучило, вот он и перешел к оптовой отправке, занявшись врачеванием человечества.

Гош(с выражением интереса и жалости провожает взглядом уходящего Марата). Честнейший человек! Страдания человечества терзают его сердце. Он не в состоянии рассуждать спокойно. Он болен добродетелью.

Гюлен. Откуда ты знаешь Марата?

Гош. Я читал его книги.

Гюлен. Не нашел занятия получше! Где ты их взял!

Гош. Купил на деньги, вырученные от продажи жилетов, которыми он так попрекал меня.

Гюлен(приглядываясь). А ну, покажись! Что это у тебя? Опять дрался с кем-нибудь?

Гош. Ты угадал.

Гюлен. Дикарь! Где это тебя так отделали?

Гош. На площади Людовика Пятнадцатого... Немцы. Наглость этих чужестранцев, расположившихся, как у себя дома, в моем Париже, взорвала меня. Я не мог удержаться и стал дразнить их. Они кинулись на меня — все на одного. Народ пришел мне на выручку, нас разняли, но я все же успел здорово отделать парочку-другую этих господ.

Гюлен. Нечего сказать, хорош! Дорого тебе обойдется твоя проделка.

Гош. Ерунда! Окажи мне услугу, Гюлен, прочитай это письмо.

Гюлен. Письмо кому?

Гош. Королю.

Гюлен. Королю? Ты пишешь королю?

Гош. А почему бы мне и не писать королю? Он такой же потомок Адама, как и я. Если я в состоянии дать ему хороший совет, кто может запретить мне советовать, а ему — слушать?

Гюлен(насмешливо.) Что же ты ему присоветовал — королю?

Гош. Вот что: я пишу ему, что следует распустить войска, вернуться в Париж и самому произвести Революцию.

Гюлен хохочет.

(Улыбаясь.) Спасибо. Я понял. Твои доводы великолепны, и к ним стоит прислушаться, но... они меня не интересуют.

Гюлен. Чего же ты хочешь в таком случае?

Гош(смущенно). Я не уверен насчет слога... и орфографии... Не очень я силен во всем этом.

Гюлен. Ты и вправду думаешь, что он станет читать твое письмо?

Гош. Неважно!

Гюлен. Ну, ладно! Я подправлю твое сочинение.

Гош. Ах, Гюлен! Какой ты счастливец, что получил образование! А вот я, сколько бы ни корпел теперь, никогда уже не наверстаю упущенного.

Гюлен. Наивный человек! Неужели ты и вправду рассчитываешь на это письмо?

Гош(добродушно). Сказать откровенно — не слишком. И все же неужели все эти скоты, которые управляют Европой, не могли бы хоть раз прислушаться к голосу разума, к самому обыкновенному здравому смыслу?! Ведь такое великодушие ничего бы им не стоило. А если не захотят — пусть пеняют на себя. Обойдемся и без них!

Гюлен. Чем заниматься переустройством мира, ты бы лучше подумал, как самому выпутаться из беды. На тебя донесут, если уже не донесли. Знаешь, что будет с тобой, когда ты вернешься в казарму?

Гош. Я-то знаю, а вот знаешь ли ты, что будет с казармой, когда я вернусь?

Гюлен. А что?

Гош. Увидишь.

Гюлен. Что ты еще задумал? Угомонись! И без тебя беспорядка достаточно!..

Гош. Когда порядок равносилен несправедливости, тогда беспорядок становится началом справедливости.

Гюлен. Справедливость! Справедливо не требовать от жизни больше того, что она может дать. Мир не переделывают — принимай его таким, каков он есть. Зачем стремиться к невозможному?

Гош. Бедняга Гюлен! Ты так уверен, что знаешь, где границы возможного?

Гюлен. Что ты имеешь в виду?

Гош. Пусть только народ свершит то, что он в состоянии свершить, и ты увидишь, что мир можно переделать.

Гюлен. Если тебе нравится заблуждаться, оставайся при своих иллюзиях. Я не стану тебя разубеждать.

Гош. Почему же? Не церемонься со мной, Гюлен, разоблачай мои заблуждения. Я презираю игру в прятки с самим собой, трусливый идеализм, который закрывает глаза, лишь бы не видеть зло. Я вижу зло, и оно не смущает меня. Я знаю не хуже тебя нашу злосчастную, легковерную толпу, знаю, как часто она становится жертвой своих страстей, пугается тени и, забывая правое дело, предает своих друзей.

Гюлен. Так что же?

Гош. Ведь и пламя капризно: оно колеблется от малейшего дуновения, отклоняется в сторону, дым заволакивает его. И все же пламя горит и поднимается к небу.