Четыре времени года - [46]
Познакомилась я с ней на Петровке, 26, на маленьком динамовском катке, популярном у москвичей и зимой, и летом (с мая там открываются теннисные и волейбольные площадки). Я каталась в паре с Жорой Проскуриным, нам было по шестнадцать лет, тренировал нас Виктор Иванович Рыжкин, а хореографом к нам пришла 21-летняя студентка балетмейстерского факультета ГИТИСа Лена Чайковская, тогда Новикова. Пришла она в валенках и тулупе, в большом мохеровом платке, модном в те годы. Забот у нее дома, пожалуй, было больше, чем на работе,— родился сын. Сейчас Игорь закончил институт международных отношений, а тогда это был четырехмесячный Игоряша, постоянно требующий внимания и заботы.
Новый хореограф сразу же произвела на нас сильное впечатление: красивая, стройная, с загадочными глазами. Не заметить Чайковскую в толпе прохожих было невозможно. Мы знали, что Лена была чемпионкой Советского Союза и тренировалась у Татьяны Александровны Гранаткиной (Толмачевой). Теперь она пришла работать на каток «Динамо».
Занимались мы с Чайковской не только на льду, но и на полу. Тогда не катались так много, как сейчас, и урокам хореографии отводилось немало времени. На занятия мы ходили с Ирой Даниловой, будущее которой определила Лена, когда стала изучать с нами характерные танцы, о которых мы вообще ничего и никогда не слышали. Она на нас надела сапоги, юбки, и мы с упоением — сначала под счет, потом, когда Лена привела концертмейстера, и под музыку разучивали танцы.
Для Иры эти уроки кончились тем, что она по совету Чайковской оказалась в моисеевском ансамбле, где с успехом работает по сей день.
Вот так Лена вела с нами занятия. Дробить, то есть отбивать чечетку, нам хотелось с утра и до ночи. Не говоря уже о том, что мы сразу же привязались к новому хореографу — человек она открытый и добрый, стали пропадать у нее дома, нянчить ее ребенка. Она вошла во вкус тренерской работы, набрала себе группу, тем более что Рыжкин, оставив нас, начал кататься в паре с Милой Пахомовой, и теперь уже Чайковская нам придумывала программу. Короче, события менялись со страшной быстротой. Рыжкин из тренера превратился в ученика, Чайковская из хореографа сделалась тренером Рыжкина. Такое было возможно лишь в те годы становления фигурного катания в нашей стране. В итоге мы с Жорой попросились учениками к Елене Анатольевне.
Своего тренера мы полюбили до самозабвения. Ужасно боялись ее в чем-то подвести, не дай бог, расстроить. Так получилось, что мы с Жорой стали ее основной парой. И на своем первом чемпионате Европы — для нас, кстати, тоже первом международном старте, который в 1965 году проходил в Москве, — Елена Чайковская выводила на лед Тарасову и Проскурина. Позже у нее выросли сильные спортсмены, такие, как одиночница Елена Котова, но мне кажется, мы с Жорой тогда были для нее дороже всех. Чайковская творчески подходила к тренировкам, каждый день проводя их по-разному, и создавала по тем временам необычные программы. Нам первым в нашей стране она поставила танец под песню. Взяли песню Бабаджаняна «Не спеши» в исполнении Муслима Магомаева, и под нее мы с упоением катались с Проскуриным, публика нас вызывала по многу раз. Я ходила за Леной, как тень, забыв про свой родной дом. Бегала в молочную и булочную, химчистку и прачечную, сидела днем с Игорем и стала просто членом ее семьи. Все ее друзья стали моими. Не было такой тайны, какой бы я не могла рассказать ей. Мы были очень близкими подругами. Впрочем, и сейчас в тяжелые дни мы всегда вместе.
Мы ездили вместе отдыхать, и я не переставала удивляться, что даже летом на восстановительном сборе, по сути дела, на отдыхе, Лена постоянно в работе, придумывает что-нибудь новое. Как-то она попросила велогонщика Толкунова помочь нам подобрать упражнения для общефизической подготовки. Заметив, что не все его упражнения подходят к нашей специфике, она переделала их, что дало нам немало. На следующий год мы катались с Жорой очень уверенно.
Масса различных историй происходила у нас с Еленой Анатольевной. Мне было восемнадцать лет, когда в Горьком она отпустила меня и Лену Котову погулять. Нас молодые люди пригласили в кафе. Чайковская не возражала, но велела в десять быть дома. В десять мы, естественно, не пришли, в одиннадцать тоже, добрели до гостиницы где-то без четверти двенадцать. Первое, что мы увидели, когда крались по коридору, это голову Чайковской, которая выглядывала из комнаты. Я жила вместе с ней, и когда вошла в номер, Чайковская встретила меня с наплаканными глазами, так как уже представила себе все ужасы, какие могли с нами случиться, и довольно конкретно сказала, кто мы есть такие и что она о нас думает. Легла она вся в слезах, повернувшись к стенке. Я не спала полчаса, час, мучилась, что расстроила тренера, и, наконец, решила: сейчас с ней помирюсь, прыгну к ней на кровать, обниму ее, поцелую, и она мне все простит. И при погашенном свете я делаю большой прыжок со своей кровати и падаю на Чайковскую, которая уже безмятежно спала. Ох, как она кричала!
Лена мне прощала любые выходки. Даже те, какие красивая женщина девочке простить не может. Мы возвращались летом с юга в Москву. Ей предстояла важная встреча, и было необходимо выглядеть очень красивой. Пива, чтобы накрутить волосы, мы не нашли, и тогда я ляпнула, что накручиваю в таком случае бигуди на арбузный сок. Я старательно причесала Чайковскую, и мы легли спать. Утром бигуди отрывались от головы только вместе с накрученными волосами. Понятно, что на свидание, которое невозможно было отменить, Чайковская пришла с прической, не соответствующей значительности момента.
