Четыре времени года - [40]

Джон Карри.

Известно, что Джон выступал в Ленинграде на чемпионате Европы, но я его выступления там не помню. Не знаю отчего, может, из-за своего сумасшедшего счастья, ведь в Ленинграде мои ученики Войтюк и Жигалин получили первые медали. Потом я много раз задавала себе вопрос: как я .могла не запомнить фигуриста, в катание которого была влюблена до умопомрачения? Все, что он делал, мне казалось идеальным. Я сидела и смотрела в олимпийском Саппоро все его тренировки. Я могла так сидеть с утра и до поздней ночи. Карри не совершал на льду ничего особенного, у него были абсолютно классические, балетные линии, и он относился к такому типу спортсменов, которые никогда не совершают ошибок, не срывают элементы. Многие удивлялись, как я могу увлекаться катанием Карри, когда именно в это время выступал Толлер Крэнстон, который пользовался всемирной любовью.

Выступление Карри мне казалось близким к совершенству. Он высоко не прыгал, он мягко катался, и каждый его жест выглядел идеальным по законченности. У меня есть книга о фигурном катании, иллюстрированная фотографиями Джона, сделанными во время соревнований. Что ни фото — скульптура. У Карри не существовало проходящих поз. В своей программе он четко прыгал три тройных прыжка, необходимых для высоких оценок, и, на моей памяти, ни разу не упал. Он говорил, что не знаком с волнением и не понимает, почему вообще в этой жизни надо волноваться. Карри катался только под классическую музыку. Если память мне не изменяет, то последняя его произвольная программа была поставлена на музыку Минкуса.

Я очень люблю Большой театр. И мне казалось, что Карри и в этом театре стал бы одним из лучших танцовщиков мира. Впрочем, он везде бы смотрелся великолепно — и на сцене, и на льду.

В общении Джон был приятный парень. Незаметный и тихий. В одном из турне по Европе, когда сопровождать лучших советских спортсменов поехали Чайковская и я, в группу сильнейших фигуристов мира, естественно, входил и Карри. Ссылаясь на усталость, с середины маршрута Джон решил уехать домой. Мы с Чайковской долго его уговаривали. Наконец, уговорили. Поехали дальше и приехали в Чехословакию. Опоздали на самолет, но нас сумели «посадить» на поезд, когда все билеты на него были уже проданы. Мы стояли в коридоре вагона восемь часов: все места заняты, никуда не присядешь. Когда у меня хорошее настроение, я для себя что-нибудь напеваю. Я раньше немножко пела. Ну, как пела? Настоящим пением, как я его понимаю, это назвать нельзя—потихонечку, но музыкально правильно мурлыкала. Русские песни и русские романсы. Слева от меня стоял Крэнстон, справа Карри, и они по очереди просили: «Татьяна, пой». И я в полном восторге, абсолютно раскрепостившись, если не сказать разгулявшись, счастливая, что мои вокальные способности наконец оценили, выводила «за окном черемуха колышется», а они подтягивали припев. Так мы пели втроем всю дорогу. Я запевала, Карри с Крэнстоном поддерживали, и, как мне казалось, получалось совсем неплохо.

Карри не был на льду так эмоционален, как Крэнстон. Но своим высочайшим техническим мастерством — открытием руки, поворотом головы, выворотом стопы, выездом из прыжка — он вызывал во мне такое чувство, которое может вызывать у зрителя очень эмоциональный фигурист, хотя, повторяю, Карри им не был.

Карри завоевывал золотые медали мировых первенств, был олимпийским чемпионом.

Толлер Крэнстон.

Как же его любили в нашей стране! Мне кажется, что многих привлекало на трибуны во время соревнований по фигурному катанию, во всяком случае в дни одиночного турнира мужчин, только выступление Крэнстона. А с каким удовольствием он выходил в показательных выступлениях. Развивающиеся волосы, одухотворенное лицо — похоже, он сам не знал, что совершит на льду в следующую минуту.

Не переживать за этого безумного, безудержного, мечущегося на площадке человека было невозможно. Он многое умел делать на льду, но еще больше сделать не успевал или срывал. До начала выступления Толлер весь накален до предела, весь в перекрученных нервах. Ни на одном турнире ничего не выигрывал, лишь раз стал третьим в мире.

Но забыть Крэнстона невозможно тому, кто хоть раз его видел на льду.

Он жил у своего тренера мадам Бурка, которая, безусловно, сумела организовать его распорядок и спортсмена и художника. В этом же доме, у Бурка, находилась мастерская Толлера,где он писал свои немыслимые картины, тогда мне они казались просто бредом, а теперь я не могу отвести от них глаз. Он подарил мне две свои работы, на каждой написав: «С любовью к Татьяне». Он катался так же, как и писал. Безумно и замечательно!

Я видела Толлера на многих чемпионатах. И удачных, и неудачных. Крэнстон — явление в фигурном катании. И я смотрела на него, как на чудо, и поэтому совершенно не интересовалась, какое он занял место. Чемпионом при его срывах он стать все равно никогда не мог. Важным представлялось только то, что Крэнстон в чемпионате участвует и мы все имеем возможность на него смотреть.

Нашу страну на чемпионатах мира часто представляет международный арбитр Татьяна Даниленко, которая не раз судила выступления Крэнстона. Она не могла поставить Толлеру высокой оценки, но так его любила, что, сидя за судейским столом', плакала, переживая его неудачи. Я сама видела, как после падения Крэнстона у нее текли слезы. Даниленко — честный арбитр, она не могла ему подсудить ни одной десятой и ужасно страдала. Толлер относился к ней с большим почтением, хотя именно Даниленко не поставила ему ни одной приличной оценки.