Четыре сезона - [15]

Энди глядел на своего собеседника холодным, ясным, спокойным взглядом, и мы все понимали, что речь шла не о 35 тысячах долларах. Я прокручиваю эту ситуацию снова и снова в своем мозгу и прихожу к одному выводу. Энди просто победил охранников, поборол их своим холодным спокойствием. И действительно, Хедлей каждую минуту мог кивнуть своим приятелям, они выбросили бы Энди с крыши, а потом можно было воспользоваться его советом.

И не было причин так не поступить. Но этого не произошло.

– Если я захочу, я всем раздам по парочке бутылок. – медленно ответил Хендлей. – После пива лучше работается.

Черт возьми, и он был способен на какие-то благородные жесты.

– Я дам Вам один совет, который вряд ли кто-нибудь еще даст, – продолжал Энди, глядя Хедлею прямо в глаза. На эту операцию стоит идти, только если Вы уверены в своей жене. Если есть хотя бы один шанс из ста, что она Вас надует, мы можем продумать другой вариант…

– Надует меня? – Резко спросил Хедлей. – Меня?! Ну уж нет, мистер, не бывать этому. Она и пукнуть не смеет без моего позволения.

Мерт и Янблуд хихикнули. Энди даже не улыбнулся.

– Я сейчас напишу, какие формы необходимы, – сказал он, – и Вы возьмете бланки на почте. Я заполню их соответствующим образом, а Вы подпишете.

Это звучало конкретно и по-деловому. Хедлей принял важный вид и расправил плечи. Затем он оглянулся на нас и крикнул:

– А вы что стали, паразиты? Пошевеливайтесь, черт вас подери!

Он оглянулся на Энди:

– А ты учти, банкир. Если ты решил меня надуть, ничего хорошего из этого не выйдет. Ты понимаешь, надеюсь, что в этом случае тебе оторвут голову и засунут ее в твою же задницу.

– Понимаю. – Мягко сказал Энди.

Вот как случилось, что в конце второго дня работы бригада заключенных, перекрывающих крышу фабрики в 1950 году, в полном составе сидела под весенним солнышком с бутылками «Блек Лейбл». И это угощение было предоставлено самым суровым охранником, когда-либо бывшем в Шоушенке. И хотя пиво было теплым, такого чудного вкуса в моей жизни я еще не ощущал. Мы, не спеша, отхлебывали по глоточку, ощущали солнечные лучи на своей коже, и даже полупрезрительное, полуизумленное выражение лица Хедлея, будто он наблюдал пьющих пиво обезьян, никому не могло испортить настроение. Это продолжалось двадцать минут, и двадцать минут мы чувствовали себя свободными людьми. Словно ремонтируешь крышу собственного дома и спокойно попиваешь пивко, делая перерыв, когда захочется.

Не пил только Энди. Я уже рассказывал о его привычках, касающихся алкоголя. Он привалился в тени, руки между коленями, поглядывая на нас с легкой улыбкой. Просто удивительно, как много людей запомнило его таким, и удивительно, как много народу было на крыше в тот день, когда Энди Дюфресн одолел Байрона Хедлея. Я-то думал, что нас было человек девять десять, но к 1955 году уже оказалось не меньше двух сотен или даже больше…

Итак, вы хотите получить прямой ответ на вопрос, рассказываю ли я вам о реальном человеке, или же передаю мифы, которыми обросла его личность, как крошечная песчинка постепенно вырастает в жемчужину. Но я не смогу ответить определенно. И то и другое, пожалуй. Все, в чем я уверен – Энди Дюфресн был не такой, как я или кто-нибудь еще из обитателей Шоушенка. Он принес сюда пять сотен долларов, но этот сукин сын ухитрился пронести сквозь тюремные ворота нечто гораздо большее. Возможно, чувство собственного достоинства, или уверенность в своей победе… или, возможно, просто ощущение свободы, которое не покидало его даже среди этих забытых богом серых стен. Казалось, от него исходит какое-то легкое сияние. И я помню, что лишь раз он лишился этого света, и это тоже будет часть моего рассказа.

С 1950 года, как я уже сказал, Энди перестал бороться с сестрами. За него все сделали Стэмос и Хедлей. Если бы Энди Дюфресн подошел к кому-нибудь из них или к любому другому охраннику, который был проинструктирован Стэмосом, и сказал лишь слово – все сестры в Шоушенке отправились бы спать этой ночью с сильнейшей головной болью. И сестры смирились. К тому же, как я уже отмечал, вокруг всегда находятся восемнадцатилетние угонщики автомобилей, какие-нибудь мелкие воришки и поджигатели, достаточно смазливые на вид и не способные за себя постоять. А Энди, с того самого дня на крыше, пошел своим путем.

Теперь он стал работать в библиотеке под начальством крепенького старичка, которого звали Брукс Хетлен. Хетлен занял эту должность в конце двадцатых по той причине, что он имел высшее образование. Если честно, его специализация была как-то связана с животноводством, но высшее образование в такой конторе, как Шенк – большая редкость, а на безрыбье, как известно, и рак – рыба.

В 1952 году Брукс, который прикончил свою жену и дочь, проигравшись в покер, еще когда Кулидж был президентом, был освобожден. Как обычно, государство в своем милосердии позволило ему выйти на свободу только тогда, когда любой шанс влиться в общество остался для него далеко позади. Хетлену было 68. Он страдал артритом. И когда он выходил из главных ворот тюрьмы с бумагами, свидетельствующими о его освобождении, в одном кармане старенького пиджака и автобусным билетом до Грейхоунда в другом, он плакал. Он шел в мир, который был ему так же чужд, как земли, лежащие за неизведанными морями, для путешественников пятнадцатого века. Для Брукса Шоушенк был всем, был его миром. Здесь он имел какой-то вес, был библиотекарем, важной персоной, образованным человеком. Если же он придет в библиотеку Киттери, ему не доверят даже картотеки. Я слышал, бедняга умер в приюте для престарелых в 1953 году. Он продержался на полгода больше, чем я предполагал. Да, государство сыграло злую шутку с этим человеком. Сперва заставило его привыкнуть к неволе, потом выкинуло за тюремные стены, не предоставив ничего взамен.