Четыре с лишним года - [17]

С уходом самолётов артиллерия немцев стала бить интенсивней, но потемнело, поэтому не так страшно. Обстановка прояснилась к середине ночи, когда немецкие танки вышли на дорогу и разъединили нас со стрелковыми полками; танки били в нашу сторону с дистанции 150–200 метров, так что выстрелы и разрывы сливались вместе. Оказалось, что основной удар немцы нанесли по 7-й гвардейской дивизии, прорвали там фронт и вышли в тыл нашей дивизии. Нам в 3 часа ночи приказано было выйти из окружения, точнее, из этой неразберихи. Мы выбрались из пекла и утром были на нашем сенокосе (каждая часть имела участок заготовки сена) километрах в 25 от своих полков. С утра – ещё не успело подняться солнце – в воздухе появились «юнкерсы» и «мессера». Это был ад: «мессера» на бреющем полёте парами проходили вдоль дороги, около которой прятались мы, и простреливали каждый куст, «юнкерсы» бомбили каждую кочку. Немцы наступали как обычно – с техникой. Мы целый день только курили и ничего не ели (в таких случаях, между прочим, что-то не кушается). День прошёл, о судьбе полков ничего не знаем, они остались где-то вместе со штабом дивизии. Ночью мы отступили ещё километров на 15 от нашего сенокоса, спрятались в овраге и под обстрелом провели ещё один день. С дивизией связи нет, даже армия не знает ничего о судьбе наших полков.

Вечером было решено разыскать штаб дивизии, ибо с нами (часть батальона связи) убежали два помначсвязи дивизии, а старичок начсвязи остался в штабе. Помощники (два капитана, молоденькие ребята) приказали снарядить бричку с кабелем и телефонными аппаратами, и мы двинулись «вперёд к немцам» налаживать связь с дивизией.

Дойдя до сенокоса, начштаба батальона, спокойный парень, предложил выслать разведку, а всем ждать в тёплых шалашах из сена. Один из помначсвязи, мой приятель, сказал: «Рябов, берём автоматчика и идём втроём!» Мы положили в карманы по паре гранат и с автоматами на шее двинулись в чёрную ночь. В другом направлении ушли трое радистов с рацией, а остальные залегли спать в тёплых шалашах из свежего сена. Мы прошли километров 10 до переправы через Ловать, перешли реку и узкой тропкой, боясь нарваться на немцев, двинулись дальше. На другой стороне реки шла перестрелка, летели трассирующие пули, некоторые перелетали реку, сзади нас вдалеке рвались снаряды. Мы шли по земле, где не было стрельбы и не было пока ни своих, ни чужих. Мы ориентировочно знали, где нужно переплыть реку и выйти к нашим полкам.

16.10.42

Сейчас, после многих мытарств, мы находимся в каком-то глухом, заброшенном овраге, где на деревьях висят остатки вороньих гнёзд.

Живём в вырытых наспех норах, в крутых склонах оврага, а какое счастье было бы поспать сейчас в хорошем блиндаже с железной печкой! Вот в этих мокрых и холодных норах мне и приходится ремонтировать станции; много их прошло через мои руки – уже имею некоторый опыт.

Писать, между прочим, трудно, сверху, не знаю, как выразиться точнее, ну с потолка, что ли, всё время капает, коптилка трещит и тухнет.

Тася, напиши числа, когда получили мои письма. Я с новым адресом всех растерял, и из дома нет вестей. Возможно, письма в полку, но до него не добраться. Значит, они где-то далеко, и их я пока не читал.

Большой привет моей бабке. Пусть молится за меня. Я послал вам 500 рублей, так вы ей выделите деньжонок.

Писать кончаю – дождь не даёт.

20.10.42

Жизнь течёт без особых перемен! Живём мы теперь в маленькой бане. Это не та баня, что вы видели в наших бедных деревнях, «по-чёрному». Нет, эта баня была военная самодельная. В овраге (здесь вся жизнь в овраге проходит) выкопана нора, она накрыта тонкими деревьями и ветками, в ней стояла кадка. Сейчас мы кадку выкинули, на берёзовом чурбаке стоит коптилка из консервной банки, с потолка течёт вода, отопления никакого – отопительный сезон ещё не начался. Жизнь идёт в разговорах, особенно по вечерам, обсуждается всё: начиная от классической литературы и кончая вторым фронтом. Мы забыли о домашнем тепле, дым от махорки и копоть от лампы висит в воздухе нашей землянки, скрывая наши лица.

Мама как-то писала, что если ранят, то есть покалечат – ерунда. Так вот, один приятель в этой «уютной» обстановке описывает возможную картину будущего.

Огромный зал, гремит оркестр, молодежь танцует вальс «Отечественная война». Ты входишь на костылях и садишься, на тебя никто не смотрит – это так обычно. Закурив, ты вспоминаешь другую музыку, под которую танцевала земля, под которую мы зарывались в землю. Так вот, мама, я этого не хочу, и мне этого не желай. Хороши только крайности, компромиссов быть не должно.

Сейчас я здорово полюбил жизнь. Был один момент, когда мне жизнь надоела; это было нехорошо, но это краткий отрезок времени; сейчас я от дурных настроений освободился полностью. За последние 13 месяцев не было ни одного дня с так называемым «интеллигентским» плохим настроением. Было много тяжёлых, неприятных часов, но это не тоска, которая бывает от внутренней пустоты или, точнее, от «повышенного культурного уровня». Ну, хватит философствовать! Сейчас снял машинкой все волосы. Думал, на отдых попадём, так берёг причёску, но теперь об отдыхе уже не мечтаем, и потому подстригся на зиму. Между прочим, попадаются и седые волосы.