Четыре рассказа - [4]

Но как можно было заблудиться при входе в театр? В театр под открытым небом, если угодно, в амфитеатр, на арену или на английский газон, превращенный в театр (он смутно помнил, как это здесь было), в необычный театр, никто не спорит, но тем не менее в самый настоящий театр, с билетерами, капельдинерами и всем прочим, театр как театр, где при всем желании нельзя заблудиться, а он заблудился; шли минуты, вечер был безнадежно потерян, и путешественнику оставалось уповать на встречу с кем-нибудь, кто бы вывел его из грязной канавы или траншеи, по которой он шел, на городскую улицу, откуда для него не составит труда добраться до гостиницы.

Впереди послышался шум, канава, казалось, стала шире, превратившись в подобие рва под открытым небом: вверху мерцали звезды. Но внизу было темно, и путешественник ничего не видел в нескольких сантиметрах от собственного носа. Нашарив в темноте камень, он на минутку присел — перевести дух. Клокочущий шум внезапно сделался громче. Это шумел водопад, он обрушивался со стены — к счастью, не совсем рядом. Путешественник испугался, продолжать путь в том же направлении было безумием. К сожалению, он мало курил, и спичек, чтобы посветить, у него при себе не оказалось. Он подумал, что лучше всего было бы повернуть назад, в ту сторону, откуда он шел, но вовремя спохватился: с его способностью ориентироваться недолго угодить (если этого еще не произошло) в городской сток для нечистот. Как можно в таком цивилизованном месте, как С., подвергать приезжих подобному риску?

Ему было не по себе. Он нерешительно встал, услышав справа стук молотков: казалось, там заколачивают ящики. Затем послышался звук клаксона и грохот фургона, промчавшегося с притушенными фарами мимо. Значит, это была проезжая дорога и пещера имела выход. Пробираясь на ощупь, он поспешил, как ему казалось, вслед за грузовиком, но через секунду наткнулся на препятствие. Остановился. Снова, намного громче прежнего, забарабанили молотки, и, когда их грохот ненадолго смолкал, можно было услышать мужской голос, читавший вслух, судя по неразборчивым словам и цифрам, что-то вроде вокзального объявления. Путешественнику казалось, что он сходит с ума, но он постарался взять себя в руки, понимая, что, так или иначе, он здесь не один и что рано или поздно, если не свалится в воду либо не попадет под машину, встретит, глядишь, такого же бедолагу, как он сам, и сможет обсудить с ним свое положение. Сторонясь дороги, по которой проехал фургон, он прислонился к стене или какой-то другой опоре. На худой конец имело смысл дождаться рассвета. Зачем подвергать себя опасности?

Еще несколько минут стука и не то свиста, не то шипения, и вдруг в двух шагах от себя, в луче света, упавшем сверху, он увидел юношу в черном, который у него на глазах поднес к виску револьвер, дважды, судя по выстрелам, нажал на курок и упал, корчась в предсмертных судорогах.

— На помощь! На помощь! — отчаянно закричал путешественник, но его крик потонул в хоре возмущенных голосов:

— Убирайся! Гоните его в шею, чтоб не мешал! Вон из театра!

Несколько рук схватили его и потащили к боковому проходу.

Еще немного, и он очутился на лужайке. На лицо упал свет двух тусклых капельдинерских фонариков. Полицейский в форме, спросив фамилию и проверив документы путешественника, объявил, что его криков, по словам помощника маэстро, находившегося тут же, нет в партитуре и что с него большой штраф за то, что он испортил первое исполнение Пятой симфонии Януса Обрегона.

Позже, в гостинице, журналист поведал путешественнику, беря у него интервью, о растущей известности музыкального фестиваля в С., а на следующий день посвятил гостю колоритную статью под названием «Человек, свалившийся с Луны». Что до Обрегона, то маэстро проигнорировал статью в газете, или же ему ничего не сказало имя школьного товарища, который не напомнил ему о себе.

Буриданов осел

«Вы проголосовали? — спросил Бертуччи у Меналько, спешившего вниз по Коста Скарпучча. — Тогда идите, время еще есть, участки открыты до шести, иначе придется платить штраф — пятьсот лир. Как, вы не знаете о новом законе? Не хочу хвалиться, но в том, что его приняли, есть и моя заслуга. Сами понимаете, право… вернее, долг гражданина…».

Меналько продолжил путь, помахав рукой, но слова «восстановление», «абсентеизм», «насущная необходимость» сопровождали его все время, пока он спускался по извилистой улице.

«Ишь ты какой! — подумал Меналько, вспомнив речи центуриона[7] Бригенти трехлетней или четырехлетней давности. — Что делать? Полчаса назад я знал, что делать, а теперь все побоку. Посмотрим, посмотрим…»

Положение было не из легких. Поздно проснувшись, приняв ванну и выпив горячего чая, Меналько решил, что никуда в этот день не пойдет — в знак протеста против «козней» политиканов. Нехитрая идея, как он считал, соответствовала его праву. Но полчаса назад ему сказали по телефону про закон и про штраф. Пятьсот лир не такие уж большие деньги, что правда, то правда, но Меналько не был богачом и к тому же не мог в течение некоторого времени повышать жильцам своего дома квартирную плату. Лучше было пойти и отметиться — в конце концов, у него была возможность опустить в урну чистый бюллетень. Так он и сделает.