Четыре направления - четыре ветра - [39]

Это не Бог весть какое открытие; это бросается в глаза.

Ему нет особой нужды доказывать, что Природа является прямым источником информации для примитивных философий мира. Природа уходит с иудейско-христианской сцены после осуждения в Бытии и появляется изредка только в качестве декорации, обычно в моменты Богоявления или откровения (Моисей взбирается на гору, чтобы получить Десять заповедей; Иисус уходит в пустыню на сорок дней и возвращается со своей проповедью, и т, п.).

Мы продолжаем обсуждение этих вопросов. И многих других. Мы проходим мимо руин каких-то сооружений древних инков; развалины уже наполовину погребены землей и поросли травами, и мы говорим о его предках. Он неизменно сводит беседу к личности шамана, личности, «чей Завет — сама Природа, чьи гимны — музыка ветра и рек». Мне хочется верить, что такие люди существуют, как когда-то хотелось верить в Санта-Клауса.

Что касается дона Хикарама. Мы слышали о нем повсюду. Только слухи. Никто не знает, откуда он сам, но молва о нем летит па крыльях.

Говорят, он может изменять погоду.

Утром мы направились к западу-юго-западу, там живет целитель по имени Хесус.

8

Неизвестное всегда воспринимается как чудесное.

Тацит

Если бы не репутация колдуна и мастера-целителя от susto — «дурного глаза», Хесус Завала, вероятно, был бы типичным сельским идиотом. Двадцать лет тому назад с ним случился удар, почти полностью парализовавший всю левую часть тела, включая лицо. Угол рта навсегда искривила гримаса недовольства; он имел привычку вытирать его костяшками пальцев правой руки, и губы были в трещинах и лепестках шелушащейся кожи. Левый глаз почти полностью закрывало безжизненное веко, зато правый, здоровый, напомнил мне глаз доньи Росы. Он сверкал.

Он жил на краю селения в саманной хижине, над которой поработали время и непогода. Блоки самана не были оштукатурены ни снаружи, ни внутри, из коричнево-серой высохшей глины торчали куски щебня и солома. Крыша состояла наполовину из соломы, наполовину из черепицы.

Хесус сидел на плетеной циновке посреди комнаты; пол был выметен, но грязен. Глиняная печь, ложе из хвойных игл, небольшой алтарь Девы Марии. Моралес говорил мне, что жители селения приносят Хесусу пищу два раза в день.

Я сидел перед Хесусом скрестив ноги, а Моралес удобно пристроился рядом на корточках. Хесус проворчал что-то и вытащил из маленького мешочка три листа коки. Он дунул на них, бросил на циновку, и мы все стали их рассматривать. Не поднимая головы, он посмотрел на меня. Дальше его взгляд заскользил по стенам и потолку комнаты.

— Rastreo de coca, — прошептал Моралес. — Простой способ гадания.

Хесус хлопнул по циновке ладонью, вытащил еще три листа из мешочка, дунул на них и бросил на циновку. Они легли в виде буквы V, подчеркнутой снизу. Хесус поднял голову и коснулся нижнего века слепого глаза указательным пальцем, затем поднял этот палец к моему лицу.

— Черная магия, — сказал Моралес и спросил о чем-то Хесуса на кечуа. Вместо ответа старик поднял руку выше головы, поставил ладонь горизонтально и шевельнул большим пальцем и мизинцем вверх-вниз.

— Птица, — улыбнулся Моралес. Он стал засыпать Хесуса вопросами, а тот отвечал кивками или отрицательным покачиванием головы.

— Он говорит, что могучий колдун послал за вами большую птицу. Не приходилось ли вам в последнее время оскорблять волшебников?

Конечно, сам собой напрашивался инцидент в хижине Рамона, но я сказал, что я так не думаю. Я спросил, что Хесус мне советует делать с это й птицей. Ответ старика, полученный после еще одной серии быстрых, как стрельба, вопросов, сводился к тому, что эта птица будет преследовать меня, пока я не выясню, что я сделал, и что мне придется столкнуться с нею, а возможно, и с колдуном. Он сказал, что мне следует остерегаться. Я согласился с ним.

— У вас есть еще вопросы к сеньору Завала?

— Скажите ему, что мы ищем hatun laika, — сказал я. — Могучего волшебника, который известен под именем Хикарам. Слыхал ли он о нем и знает ли, где нам его найти?

Моралес кивнул и повторил вопрос старому калеке. Я не мог понять кечуа, но уловил слова hatun laika и имя, которое мы уже дважды слышали за последние четыре дня, дон Хикарам.

Я наблюдал за морщинистым лицом Хесуса и увидел, как расширился его глаз, словно от удивления. Он не то захрюкал, не то засмеялся. Он уставился с подозрением на Моралеса, затем на меня. Путаница какая-то? Он поднял руку ладонью кверху и сделал ею движение в сторону Моралеса, потом в мою. Затем глухо шлепнул ладонью себя в грудь. Я не понял. Я глянул на Моралеса, нахмурился и затряс головой. И Хесус заговорил, это было несколько напряженных, хрюкающих звуков; вследствие паралича он не мог произносить слова.

Лицо Моралеса нельзя было назвать совсем безучастным; по-моему, одна бровь у него на четверть дюйма поднялась.

— Сказал, что он сейчас с нами, — ответил Моралес.

Я повернул голову и улыбнулся беспомощному индейцу, который считал себя шаманом-мастером.

— Ауее me, — сказал я на кечуа («Спасибо»). Моралес поднялся и положил монету среди хвойных иголок у основания алтаря Девы Марии.