Четыре мушкетёра - [57]

Город-курорт праздновал свой десятый год рождения. Город-курорт чихать хотел на всех учащихся и бронепоезда. Забыв, что бросил курить, я закурил. Голова закружилась. Я вспомнил, что бросил курить, и понял, что курить я не бросил. Откуда же у меня в кармане сигареты? Я же всё вычистил, чтобы не было соблазнов. Значит, надел другой пиджак. Это судьба. Буду курить дальше. Один тут бросил внезапно, и вот результат — психический срыв. Бросается на людей. Раздражён, криклив, истеричен.

Я спокоен. Я стою в шикарном импортном пиджаке. Высокий, красивый, стройный, элегантно курю иностранную сигарету.

Вообще-то я невысок, имею небольшие залысины. Курю «ВТ», судорожно выхватывая изо рта сигарету. Меня легко пародировать. Когда я удивляюсь, то бью себя по коленке и кричу: «Иди ты!» Никто никуда не идёт. Это мой способ выражения средней степени удивления или восхищения. Всякие присказки, словечки, странные движения. Человек, не замечающий, что за ним наблюдают, интересное существо.

Вот в вестибюле гостиницы одна девчушка рассказывает другой:

— Слышь, он звонит мне и говорит: «Нюр!» А я ему говорю: «А!» Он говорит: «Нюр!» А я — ему: «А!»

Интересно, я со стороны, наверное, тот ещё экземпляр. Сейчас за мной явно кто-то наблюдает. Следит. Явно. Вот она. Точно, глазеет.

Невольно страдая от давно нажитого физиономизма, который и не пытаюсь в себе изжить, начинаю конспективно, крупными мазками набрасывать образ этой женщины. Лет приблизительно пятьдесят восемь— пятьдесят девять. За плечами — нелёгкая трудовая жизнь. Надо было кормить семью. Пятеро детей. Муж или пьяница, или ушёл. Возможно, и то и другое.

— Вам квартира не нужна? — это она мне.

— Вы уверены, что это квартира?

— Комната.

— Большая?

— Койка.

Вот теперь есть какая-то конкретность.

— Далеко?

— Тут рядом.

— Больше часа на автобусе?

— Меньше.

— Пешком?

— Вприпрыжку. — Тётка не то улыбнулась, не то сморщилась.

Цена меня не интересовала. Но однажды на ташкентском базаре именно это и вызвало обиду. Старик узбек расстроился. Он продавал какие-то деревянные гребни для расчёсывания овец.

Я спросил: «Сколько?» Он сказал: «Двадцать копеек».

Я вынул двадцать копеек и дал ему. Дед обиделся на меня за то, что я не торговался. Стал собирать товар и хотел уйти с базара. Я начал уговаривать его продать гребень за пятнадцать копеек. Сошлись на восемнадцати копейках. Дед повеселел и снова разложил товар.

Койка сдавалась за два рубля. Это было нахальство. Отдельный номер стоил четыре. Кажется, я уже говорил, что цена меня не интересовала. Но не настолько! Два рубля — это уж слишком.

— Снимай тогда за четыре в гостинице, — усмехнулась тётка с нелёгкой трудовой биографией.

— Ванная есть?

— Есть.

— В соседнем доме? — не удержался я.

— И в соседнем тоже. Но там труднее мыться, — ответила она.

— Почему?

— Назад в шлёпанцах идти неудобно.

Тётя Паша была остра на язык.

Проклиная город-курорт, я пошёл за тётей Пашей. Шагая, сочинял статью о юбилее: «За три года город из деревни преобразился в курорт общесоюзного значения. Ежегодно в его здравницах повышают своё благосостояние восемь главврачей, тридцать четыре шеф-повара, сто сорок две медсестры…» и т. д.

У меня всегда так. Прежде чем написать хвалебную статью, я делаю фельетон. Но фельетон так и остаётся в моём воображении.

— Далековато, — заключил я минут через десять.

— Это гостиница далековато. А мы близко.

— От чего близко? — Я опять начал злиться.

— От центра. От источника.

Источник! Я сразу забыл о цене за койку и вспомнил, зачем мы все сюда приехали. Город-курорт был знаменит своим источником. Историю этого источника я вкратце изучил ещё до отъезда.

Лет пятнадцать назад было замечено, что в Сазоновке рождаемость на двенадцать процентов выше, чем в соседних населённых пунктах. Бросились проверять, подняли данные, докладные, свели цифры воедино — получалось, как ни крути, двенадцать процентов. Тогда было решено обратиться в инстанции с предложением провести соответствующие исследования. Предложение было принято. Стали изучать образ жизни жителей Сазоновки, но ничего необычного не обнаружили. Климатические условия — как у соседей. Состав почвы, питьевой воды, дыма из трубы местного молокозавода — всё было такое же, как в соседних посёлках: почва чуть грязная, вода в меру ржавая, а дым и вовсе такой же густой.

Начали изучать историю. Сведений о рождаемости до тысяча восьмисотого года не нашли и поэтому приняли гипотезу о том, что она была такой же, как и в соседних деревнях. Сведения после тысяча восьмисотого года показались недостоверными, поэтому рождаемость оказалась опять такой же. Сведения более близких к нам времён были настолько запутанными, что в них можно было начинать разбираться только лет через сто — сто пятьдесят, чтобы смело объявлять их недостоверными. Порядок в сведениях начался лишь лет за пятнадцать до того, что тут же породило мысль о приписках. Но мысль опровергалась отсутствием незаконно выплаченных премий и наличием людей, родившихся в то время.

И тогда начали искать событие, происшедшее в Сазоновке в ту пору. Событий набралось много, но все они никак под статью о рождаемости не подводились. Ну, дом у кого-то сгорел, кабаны появились в соседнем лесу, план колхоз выполнил в первый раз — при чём здесь рождаемость?