Четыре года в шинелях - [32]

А потом какую-то минуту все молчали, смотрели на реку, на лес, на небо. И пожалуй, все или многие подумали про себя: какое над Россией чистое и бездонное небо, какая ласковая кругом природа. Зачем нужна война? А она все-таки идет. Эти мысли возвращали к действительности, заставляли инстинктивно оборачиваться на запад, прислушиваться.

Но кругом было тихо. Мирно текла зеленоватая вода в мелководной речушке, резвились сытые пескари, чирикали в ивняке пичуги. И опять охватывали солдат воспоминания, теперь о родных реках - о Каме и Чепце, Вале и Кильмези.

Затосковали огрубевшие на время сердца. Всех потянуло к письмам. Давно их не получала дивизия. А письма где-нибудь странствовали, искали своих адресатов, тая в конвертах и любовь, и тоску, и радость, и горе, к лучшему или худшему, неизвестно.

Пора было собираться в дорогу. Теперь по свободной, незаминированной земле. Шагать на место отдыха, новых дел, волнений.

Среди солдат опять был командир дивизии с капитаном Васильевым, теперь уже начальником оперативного отдела штаба. Их встречали с радостью.

- Как отдохнули, товарищи солдаты?

- На совесть, товарищ командир дивизии.

- Сытен ли был обед?

- Хорош.

- Запаслись ли табачком?

- Ярославской махорочкой.

- В порядке ли портянки?

- Вытерпят до новых.

- В таком разе - становись. И по всему берегу:

- Ста-а-но-о-ви-и-сь!

Солдатская жизнь. Простая и неприхотливая. Подремали, поели, помылись, покурили и ладно, порядок. Можно опять в поход, опять в бой, особо не раздумывая о том, что ждет впереди.

Идет война, и этим все сказано. А раз солдат при войне - о другом думать некогда. Поскучал немножко и снова за свое.

Дивизия трогается. Пылит дорога под тысячами ног.

А на дворе июль. Теплынь. Наливаются хлеба. Будто и нет на свете никакой беды...

Идет пополнение

Место отдыха дивизии - станция Савелово Московской железной дороги. Это рядом с городом Кимры, на берегу канала Москва-Волга.

Начиналось примерно то же, что и в Удмуртии. Так представлялось поначалу. Но наши предположения во многом не оправдались.

К встрече дивизии, вернувшейся с фронта, все было готово. Не надо было рыть, как раньше, землянок - все получили превосходные, прямо с фабрики палатки. Артиллеристы расположились в деревянных двухэтажных зданиях. Каждый получил постельные принадлежности, по две пары нового белья, новое обмундирование.

Это было прямо-таки сказкой. Год не спать на простыне, полгода не раздеваться, по три месяца не ходить в баню, столько же не знать парикмахерской и после этого, пожалуйста, в рай. Сходи в превосходную русскую баню с веничком из молодых березок, побрейся, постригись, подгони гимнастерку, брюки, сапоги, пилотку, выпусти побольше белоснежный или целлулоидный подворотничок и можешь отпрашиваться на четыре часа в городской отпуск.

Для молодых - праздник. Девок в Кимрах - пруд пруди. Городок обувщиков красивый, уютный, очень похож на наш Сарапул, с миниатюрной зеленой площадью - местом свиданий. Солдаты - нарасхват. Особенно фронтовики. Тем более орденоносцы. Острословы и гармонисты.

И наши стали ходить. Зачастили в первые дни, пока не начались учебные занятия, пока устраивались, пока принимали пополнение. Знакомились, присматривались. Кое-кто, конечно, проштрафился - не без этого. Вернулся в роту "под мухой" или привел к палатке зазнобу. Но в общем все шло хорошо, как и должно быть у людей.

Пожилые и семейные больше нажимали на письма. Получив по десятку конвертов из дома, запачканных, измявшихся в поисках хозяев, строчили ответы. Писали с наслаждением, по нескольку часов, со слезой и прибауткой, с приветами всем родным. Сложив письмо в треугольничек, надписав химическим карандашом адрес, четко указав полевую почту, солдат долго вертел в руках драгоценный груз, вздыхал над ним и только потом относил бойцу-почтальону с непременной просьбой:

- Смотри, не затеряй.

Исполнив долг, шел обедать, долго хлебал из котелка мясные щи, пристроившись где-нибудь под кустиком или на пеньке. Харчевались, как правило, по двое. На двоих хранили под тюфяками сахар и махорку. По двое секретничали, по двое же уходили в отпуск.

Все было удивительно людям, прожившим полгода в лесу. Здесь, на берегу канала, будто другими были и деревья, по-другому выглядели цветы, по-особому распевали соловьи.

- Благодать-то какая, а? - вздыхал Александр Прокопьевич Лекомцев, скучая в свободный час с Николаем Ивановичем Семакиным.

Бывшему председателю колхоза и бывшему агроному было о чем потолковать, глядя на желтеющие поля. Сердца их тосковали по мирному труду, по родным удмуртским деревням, по семьям.

То же, конечно, переживали и другие, только, может быть, менее остро. Безразличных к окружающему не было. Даже бесшабашный Володя Захаров, умевший шутить под бомбежкой, временами предавался философии.

- Интересно, почему так устроен мир, - говорил Володя своему другу шоферу Захару Лебедеву. - Я хочу домой, а меня не пускают.

- А ты садись в поезд и дуй, - простодушно советовал друг. - Оставь записку командиру: так, мол, и так, невтерпеж. Решил навестить жену, а вы без меня пока не воюйте.