Четыре фрейлины двора Людовика XIV - [91]

Она довольствовалась маленьким пирожком; просила окружающих воспользоваться, что куртизаны и поспешили исполнить.

– Если бы я осмелился, герцогиня, – сказал тогда торговец, – заметить вам, что всякое самое лучшее пирожное может быть вредно для желудка, и я имел бы честь предложить вам стакан апельсинного лимонада, который я сохраняю в холоду.

– Почему бы и нет? Предложи, мой милый; у меня и так жажда.

Немедленно он взял хрустальный стакан, вынул из ведра под скатертью лавки графин самого привлекательного вида, заткнутого большим лимоном, а другой лимон, разрезанный на ломтики, придавал аромат свежей и сладкой воде.

– За ваше здоровье, господа, – сказала молодая герцогиня, – и если вам сердце говорит, угощайтесь тоже.

Она редко была так фамильярна и любезна даже с окружающими ее.

– Этот напиток действительно великолепен, – прибавила она, опустошив стакан.

Все наперерыв брали оловянные стаканчики, стоявшие на столе и протягивали к торговцу, чтоб наполнить их лимонадом.

Но он был в таком волнении, что резким движением, приготавливаясь наливать, он ударил графином об стол и разбил его. К счастью, были другие, менее свежие и холодные правда, хотя он уверял, что было одинаково приготовлено; все остались довольны.

– Это удивительно, – сказала герцогиня де-Фонтанж, вставая, чтоб возвратиться во дворец; – этот маленький отдых, это угощение и свежесть напитка меня, действительно, восстановили. Редко я себя так хорошо чувствовала.

Затем, все старались сказать ей какой-нибудь комплемент, восхваляя блеск её глаз и цвет лица, что было не воображение куртизанов; её глаза имели странное оживление и щеки её покрылись румянцем, что случалось редко.

Впрочем, торговец спешил уничтожить малейшие остатки разбитаго графина, приняв предосторожность бросить их в реку, чтобы, как он говорил, они не могли никого ранить.

Был ли это настоящий предлог такой заботливости?…

Глава тридцать восьмая

Человек, торгующий лимонадом и его покровитель. – Увядший цветок. – Смерть второй из четырех.

Как только благородные покупатели удалились, торговец поспешил убрать свои корзины и пустые бутылки, приготавливаясь уходить. Он торопился против обыкновения, и услужливая улыбка, запечатлённая до сих пор на его устах, незаметно сменилась более мрачным выражением, смешанным с нетерпением и страхом. Он немного просиял, увидав с противоположной дорожки, той, по которой недавно ещё шла любезная свита, особу, посещавшую его в предшествующее дни.

Этот последний с большей предосторожностью, чем когда-либо, выждал минуту, когда не было ни покупателей, ни гуляющих.

– Ну что же? – спросил он.

– Кончено, – ответил с такой же краткостью торговец.

– Она выпила?

– Все до капли. От меня зависело дать то же угощение всей её свите. Я было покушался…

– Несчастный!

– Будьте покойны, я предвидел, что это могло иметь последствия и обесславить моё ремесло.

– Ты что же, думаешь продолжать торговлю?

– О нет! это так было сказано, вы не понимаете шутки. С тем, что вы мне дадите, я хочу, напротив, уйти как можно дальше из этих мест, и начать ремесло честного человека.

– В добрый час… Вот должное тебе; уезжай, мы никогда не видались, и не узнаем друг друга, если случай заставить нас когда-нибудь встретиться.

– Благодарю, это условлено.

Человек удалился боковой и ближайшей дорожкой.

Торговец следил за ним с насмешливой улыбкой.

– Нет, господин, – сказал он в бороду, – мы не узнаем друг друга… если я не буду иметь интереса тебя отыскать.

Потом, с хохотом, он спрятал полученный им кожаный кошелёк к карман, который от этой добавки изрядно вздулся, и повез маленькую ручную тележку, в которой помещался его товар.

Также как и его покровитель, он выбрал ближайшую и самую пустынную дорожку.

Каково же было его удивление, когда по прошествии тридцати шагов, при крутом повороте, он заметил сидевшего на корточках у деревенского холмика с крестом, которые на каждом шагу встречались в деревне, что-то в роде нищего, съёжившегося, с деревянной чашкой перед собой для сбора милостыни.

Наш человек сделал гримасу неудовольствия; первое его движение было повернуть назад, и он конечно сделал бы это, если б не тележка. Что ещё более усиливало его опасение, это то, что нищий, вместо того, чтоб читать молитвы или петь псалмы, был недвижим и нем.

Притом нельзя же было долго оставаться так, он решился, наконец, приблизиться к кресту, вынул из кармана несколько лиардов, бросил ему в чашку и взялся за оглобли. При этом он вздохнул, думая, что отделался.

– Пст! пст… – сказали сзади его.

Он сделал вид, что не слышит, но это повторяемое воззвание заставило его остановиться и обернуться.

Нищий, завертываясь в лохмотья, протянул руку и глядел в чашку.

– Ты не слишком-то щедр для прежнего товарища, мой маленький Жано, – сказал он, вставая.

– Человек на костылях!.. – сказал Жано, узнанный в своем костюме пирожника.

Нищий, почти вдвое выше его, держал нераздельный с ним костыль, конец которого был обит железом.

– Кажется, твои дела поправились, с тех пор как ты украдкой ушел из нашего общества?

– Я хотел попробовать честной жизни. Авось это мне удастся лучше мне нищенства?