Четыре цвета памяти - [2]

— Едут, — сказал он, отдышавшись. — Уже полчаса, как выехали. Скоро будут.

— Кто? — спросил Славка.

— Из комиссии по метеоритам, — толстяк воззрился на белое пламя.

— Клад, — сказал Славка, деловито нахмурившись и подмигивая Микульскому. — Из чистого золота шарик.

— Да ну? — удивился толстяк. — Самородок?

— Кто знает? — принял эстафету Микульский. — А вдруг из урана? Тогда все мы и они, — он кивнул на толпу за оградой, — находимся в непосредственной опасности. При расщеплении ядер урана выделяется большое количество радиоактивного вещества. Пока еще неизвестен характер излучения.

Толстяк, даже не дослушав, уже пятился к калитке и тотчас же исчез за оградой.

— Граждане, — голос его дрожал, — скопляться не советую. Может быть радиация. Никто не знает.

Толпу у забора словно ветром сдунуло, а Славка даже отступил к веранде. От неожиданности Родионов и Котов переглянулись.

— Вы пошутили, конечно, Феликс Юрьевич? — осторожно спросил последний.

— Да как вам сказать, — сдержанно ответил Микульский. — Хотел пошутить. Но, честно говоря, не уверен. Может быть, это чисто оптическая иллюзия, а возможно, эта световая пульсация сопровождает какое-то проникающее излучение. Счетчиков ведь у нас нет — не проверишь.

Ждать не пришлось. У калитки затормозила голубая «Волга», и в сад ворвался кряжистый, густоусый старик. Он потоптался у калитки и, обернувшись к машине, не закричал — взмолился:

— Скорее, Коля! Ничего подобного мы с вами еще не видели. Рентгенометр быстро!

Из машины, согнувшись, вылез долговязый Коля с черным пластмассовым ящиком на груди. Оба, не здороваясь и не глядя на стоявших у дома, бросились к яме. Несколько секунд они стояли молча, не подходя слишком близко к огню или свету, потом Коля начал производить измерения.

— Ну как? — спросил усач.

— Порядок, — сказал Коля.

— А точнее?

— Радиации нет. Стрелка на нуле.

— Бета- и гамма-излучение проверил?

— Что я, маленький? — обиделся Коля.

— Ну, хорошо-хорошо, — заторопился усач. — Сделаешь спектрограмму, а сюда кинокамеру… Температуру проверил? Сколько?

— Тридцать два!

— ТЭЦ, а не камешек, — сострил Славка.

Тут усач словно впервые разглядел собеседников.

— Простите, — сказал он, — забыл представиться. Профессор Лазарев из комиссии по метеоритам. А это лаборант, — он кивнул в сторону Коли. — С кем имею честь?

Стоявшие у дома назвали себя. Услышав фамилию Микульского, Лазарев поморгал, глазами, что-то вспоминая.

— Микульский… Микульский, — повторил он. — Физикохимические основы подсознательной памяти?

Микульский засмеялся.

— Угадали.

— Очень уж много неясного, — сказал профессор. — Странный метеорит. Да и метеорит ли это? Кто-нибудь наблюдал за его падением?

— Я наблюдал, — ответил Котов и стал рассказывать.

Лазарев слушал, не перебивая, иногда помечал что-то в маленькой записной книжке.

— Это и странно, — он поднял голову от записей. — Метеорит может достигнуть поверхности земли только при малых скоростях падения, порядка пятнадцати-двадцати километров в секунду. Но в этом случае он должен быть лишь чуть теплым, а этот… — он замолчал, машинально перелистывая записную книжку.

— Как вы его заметили? — спросил Микульский.

— При входе в атмосферу.

— Данные радиолокации?

— Обычное радиоэхо. Ионизированный след с высоты ста с лишним километров.

— А спектр?

— Довольно необычный.

— Линии ионизированного кальция?

— Их нет.

— А какие звуковые эффекты наблюдались при падении?

— Свист, и только. Оглушительный свист. И тишина. Ни грома, ни взрыва. Только свет.

— Н-да… — задумчиво протянул профессор. — Нужен еще один глаз.

— Чей? — спросил подошедший Коля.

— Придется ехать за академиком.

ЖЕЛТЫЙ

После того как профессор уехал, компания разделилась. Славка с Микульским пошли смотреть метеорит, а Котов и Родионов поднялись на веранду. Последний тотчас же обратил внимание на партию, оставленную Котовым все в той же позиции на доске.

— Сам с собой играешь? — засмеялся Родионов. — Ну и нагородил.

— Не моя партия, — сказал Котов.

— Вижу. Сапожник белыми играл.

— Умер этот сапожник. А он, между прочим, кандидат в мастера.

Родионов посмотрел на доску, потом на Котова.

— А играл с кем? С Ботвинником?

— С мальчишкой играл, с племянником. И не играл, а учил. Ферзя вперед давал. А партия эта не просто партия, а вещественное доказательство.

— Чему?

— Тому, что племянник находился в одной комнате с дядей, когда у того начался сердечный приступ, не помог ему, не вызвал врача, а ушел с пачкой дядиных кредиток из письменного стола.

— Так что же здесь думать? — удивился Родионов.

— А ты видишь партию? Старший Логунов играл белыми — это доказано. А мог так играть кандидат в мастера?

— Не мог. Впрочем… если конем e на g4?

— Ну, шах. А дальше?

— Еще шах.

— Прикидывал. Ерунда получается. Никчемная серия шахов, король черных на g1 и — привет, как говорится.

— Жаль, — вздохнул Родионов. — Красивая комбинация, если бы слева подкрепить. Да нечем.

Мысль Котова упрямо возвращалась к злосчастной позиции белых. Что-то в ней смущало его, раздражало, заставляло снова и снова перебирать возможные варианты. Что-то знакомое было в этой позиции, где-то он уже видел ее. Где?

— Все та же позиция? — подмигнул Родионов. — Вечный шах ищешь?