Четыре Блондинки - [71]

Через несколько минут я сижу в артистическом фойе и преступно курю сигарету за сигаретой. Поглядываю на экран телевизора и вижу, как Дайана Мун, одетая в атласное вечернее платье (одна бретелька небрежно приспущена), наклоняется к Слейтеру Лондону и с полнейшей серьезностью говорит:

– Я никогда не оглядываюсь на прошлое. Мне повезло и, – тут она смотрит прямо в камеру, – я благодарю Господа нашего за каждый день. – Затем она с видом победительницы откидывается на спинку стула, кладет ногу на ногу, а руку перебрасывает через спинку – так, чтобы была видна ложбинка между ее грудями. Она хихикает.

Слейтер Лондон, наполовину англичанин, наполовину американец, некогда блистал в телепередачах для подростков, но его стремительная карьера оборвалась, когда он был уличен в пристрастии к ношению женской одежды; сейчас он наклоняется через стол и говорит:

– Дайана… вы стали фанаткой Христа?

Дайана Мун бледнеет; она явно не в силах взять себя в руки.

– Слейтер, а розовые панталоны с оборочками вам ни о чем не говорят?

Вопрос застает Слейтера врасплох, но он тщательно скрывает это, поглаживая свой светлый «ежик»:

– Это в них была Алиса в Стране чудес, когда провалилась в кроличью дырку?

– В дырку? – уточняет Дайана игриво. – Вам так нравится это слово?

Слейтер смотрит в камеру.

– Ну все, народ, пока. С нами была Дайана, скажем ей за это спасибо огромное и пожелаем удачи в ее новом фильме. – Затем он несколько секунд улыбается в камеру – до того как содрать с себя микрофон – и кричит: – Нам лучше вырезать последний кусок!

Звук слабеет, в студию входят техники и Хьюберт, которого обвивает руками Дайана, через плечо она смотрит на Слейтера; потом они все удаляются, экран гаснет.

Мне вдруг становится жаль своего мужа.

Да знает ли он, что его ИСПОЛЬЗУЮТ? Что такое на самом деле его работа? Приглашать гостей и следить за тем, чтобы Слейтер не загремел за совращение малолетних? Кто бы еще взялся за это?

Хьюберт. «Европейский кронпринц: воплощенное великолепие и просто славный малый!» – захлебывалась от восторга какая-то газета три года назад, когда Хьюберт впервые начал работать. В первый же день его сфотографировали в закусочной на углу – он покупал сандвич. И еще раз – когда он вышел с бумажным пакетом в руке: он помахал пакетом фотографам и улыбнулся. «Первый день учебы принца», – съехидничал автор заголовка на первой странице «Нью-Йорк пост» на следующий день, и тогда это вовсе не показалось мне странным.

– Я всего лишь хочу заниматься каким-нибудь обычным делом. Как простой человек, – так сказал Хьюберт. И я согласилась.

– Я всего лишь хочу, чтобы мы могли спокойно пройтись по улице и купить себе мороженое, – сказала я, зная, что НЕНАВИЖУ мороженое, потому что от него толстеют, и Хьюберт ответил, хотя и довольно мрачно:

– Я тоже, детка, я тоже.

Я поощряла его желание устроиться на работу. Шоу-бизнес. Насколько это трудно?

Прежде Хьюберт не раз предпринимал попытки заняться банковским делом, но все они странным образом оборачивались полным крахом. Он не умел обращаться с числами – так, он давал щедрые чаевые, потому что не мог высчитать 20 процентов. Я тогда не обращала на это внимания.

Но сейчас я понимаю: мой муж обаятелен, общителен, прекрасно воспитан. Но он еще и… туповат.

Они ИСПОЛЬЗУЮТ его и его связи.

Я в раздражении прикуриваю сигарету, а в это время дверь в артистическое фойе открывается (эта чертова Констанция вполне могла меня запереть) и входит Хьюберт вместе с Дайаной Мун, которая по какой-то непонятной причине бросается ко мне и обвивает мою шею руками, словно двухлетний ребенок, чуть не выбивая у меня сигарету.

– Я всегда хотела познакомиться с вами! – заливается она, затем отступает на шаг и говорит: – Вы действительно такая хорошенькая, как все о вас говорят. – Она берет мою руку и продолжает: – Я надеюсь, мы с вами по-настоящему подружимся.

Я бы хотела возненавидеть ее, но не могу, по крайней мере сейчас.

– Констанция сказала мне, что ты здесь, – неохотно говорит Хьюберт, – а Дайана захотела познакомиться с тобой.

– Я надеялась, мы сможем пообедать, – говорю я, размышляя, почудилось мне или в его упоминании о Дайане в самом деле прозвучали нотки враждебности.

– Давайте пообедаем все вместе. В одном из этих мест для «леди-которые-обедают», – предлагает Дайана. – Я себя сегодня чувствую настоящей леди.

– Не могу, – небрежно отвечает Хьюберт, – по средам у нас с Бобом всегда деловой обед.

– Да неужели? – удивляюсь я.

– Конечно, ты не могла об этом знать, – говорит Хьюберт, – вот если бы ты позвонила, перед тем как прийти…

– Да кто этот несчастный Боб? Плюнь на него, – вмешивается Дайана, – скажи ему, что ты обедаешь со мной. Не сомневаюсь, он поймет.

– Он-то поймет, но он глава телекомпании, – возражает Хьюберт.

– Но разве тебе не хочется пообедать со своей женой? – Дайана в неподдельном замешательстве. – Она такая хорошенькая.

– Мы так редко видим друг друга, – замечаю я совершенно бесстрастно, натягивая перчатки.

– А мы с Норманом все время проводили вместе, – говорит Дайана, – все время. Мы не могли насмотреться друг на друга. Это было… как наваждение. Мы целые дни проводили в постели. – Ее лицо искажает гримаса боли. – Мне не хватает его. Мне так не хватает его… Никому не понять этого. – И она начинает плакать.