Четвертый под подозрением - [3]

Они оказались в темноте одни — больше никого не было. Где-то вдали ехали машины. Жужжал уличный фонарь. Он решительно направился к ней. Она не пошевелилась, только следила за ним взглядом.

Наконец он увидел ее лицо и прочел в глазах такую силу, что не описать словами. Противостоять ей молча оказалось сложно.

— Вы преследуете меня?

— А вам этого не хочется?

От ее слов у него перехватило дыхание.

Наконец она опустила глаза и сказала:

— Вы видели меня.

Снова те же слова.

— Ну и что? — недоумевал Фрёлик.

Они стояли почти вплотную. Он чувствовал ее теплое дыхание на щеке.

Она взяла его за руку. Он понял, что не может ни о чем думать. Он словно окаменел. У нее были тяжелые веки и длинные загнутые вверх ресницы, влажные от дождя. Ее дыхание, словно туман, струилось сквозь полуоткрытые губы, лаская его щеки, прежде чем рассеяться. Когда она заговорила, ее слова тоже ласково коснулись его лица.

— Что вы сказали? — Вот и все, что он сумел выдавить из себя.

Его губы находились всего в нескольких сантиметрах от ее губ, когда она едва слышно прошептала:

— Я не забываю тех, кого целую…

Тогда он осторожно высвободил руки и обхватил ладонями ее узкое лицо.

* * *

Перед тем как уйти, она долго стояла в душе. Он лежал в постели на спине, прислушиваясь к журчанию воды.

Когда она закрыла за собой входную дверь, было четыре утра. Тогда он встал и пошел в ванную. Постоял, прижавшись лбом к кафельной плитке, нежась под водой, которая ласкала ему плечи. И все время вспоминал прошедшие часы. Как он нависал над ней. Как она не отводила взгляда, а ему не хватало воздуха — сначала на то, чтобы вдохнуть, потом, наоборот, чтобы выдохнуть. Он вспоминал переливающиеся капельки пота между ее грудями, которые ритмично поднимались и опускались. Она тоже задохнулась от желания — огромного, дикого, ненасытного. Такое желание оставляет после себя чувство вины и стыда. После такого делают аборты, или растят детей без отца, или узнают, что заразились СПИДом… Он вспоминал, как она больно обхватила его плечи, впившись ногтями. Она хотела еще и еще, но осеклась, заметив в его глазах искру, которая символизировала обратный отсчет.

Прижимаясь лбом к холодному кафелю, Франк Фрёлик размышлял… Он включил горячую воду на полную мощность, чтобы вода обжигала его. Вспомнилась странная татуировка у нее на бедре, когда она оседлала его, усевшись задом наперед. Стоило ему освежить в памяти ее позу, как он снова возбудился, почувствовал острое желание повторить: если бы она сейчас вернулась, он повалил бы ее на пол прямо здесь, в ванной, или овладел ею на столе. И его невозможно было бы остановить.

* * *

Подобные мысли напоминают вирус. Рано или поздно они проходят, но не скоро, а спустя какое-то время. Рано или поздно проходит все. Три дня, может, четыре, неделя — и жаркие воспоминания ослабляют хватку. В конце концов организм словно немеет и начинает функционировать как обычно, радуясь, что все закончилось.

Прошло шесть дней. Фрёлик вернулся в форму. Но вдруг пискнул мобильник, лежащий на столе. Пришла зсэмэска. Он прочел ее. Эсэмэска состояла из одного слова: «Приходи!»

Он механически вбил в базу номер отправителя и запросил имя. Вскоре телефон снова пискнул. Из справочной прислали сообщение с именем и адресом. Он прочел: «Элизабет Фаремо».

Франк Фрёлик выпрямился. По спине побежали мурашки. Он поднял руку. Пальцы не дрожали. А все-таки Элизабет его перехитрила. Он-то думал, что выздоровел, вышел сухим из воды, справился с общей интоксикацией. А оказывается, ничего подобного. Он снова как в лихорадке и не в состоянии соображать. Превратился в сгусток энергии. Как будто под кайфом. И все из-за одного слова!

Фрёлик долго смотрел на маленький телефон с подсвеченным дисплеем. Словно откликнувшись, телефон в его руке завибрировал. Зазвонил. На дисплее высветился уже знакомый номер.

— Здравствуй, Элизабет! — сказал он, сам удивившись четкости своего голоса.

Две секунды молчания. За это время в голове пронеслось: «Пусть знает, что я ее вычислил. Ведь ей прекрасно известно, какое действие она на меня оказывает. Ей прекрасно известно, что она без труда может завести меня. У меня поднялась температура, едва я увидел присланное от нее сообщение». Раздался нежный голос, по которому он так тосковал последние дни:

— Ты где?

— На работе.

— Где?

— В полицейском управлении, в Грёнланне.

— Вот как…

Фрёлик понял, что должен что-то сказать. Он откашлялся, но не успел набрать воздуха, как Элизабет снова подала голос:

— У тебя перерыв не скоро?

— Который сейчас час? — Он посмотрел на то место над дверью, где всегда висели часы. Несколько недель назад их сняли; из стены торчали только два проводка.

— Понятия не имею. Наверное, скоро обед.

— Куда мне за тобой заехать?

— Ты на машине?

— Да.

— Буду ждать на Лизе-Кристофферсен-пласс, у стадиона «Вольслёкка».

— Через десять минут.

Фрёлик не мог думать. В голове не осталось места ни для чего, кроме образов: она изогнулась, подставляя ему округлые бедра, черные волосы разметались по подушке… И еще он видел прямой взгляд ее сапфировых глаз.

Он накинул куртку, сбежал по лестнице, вышел на улицу. Завел машину и тронулся с места. Который час? Он понятия не имел. Сейчас ему было наплевать на все на свете. Только бы не сбить пешехода. Он прибавил газу. Когда он повернул на Ставангергата, она вдруг появилась, словно из ниоткуда, и зашагала ему навстречу по тротуару. Он затормозил. Она молча села. С ней в машину проник запах конца осени, духов и пастилок от кашля.