Четвертый крик - [31]

Это случилось уже в 76 г. до н. э., когда до римской оккупации оставалось всего лишь рукой подать, и не кто иной, как оные Гиркан с Аристобулем, затеяв братоубийственную войну за власть, эту руку подали, т. е. сыграли зловещую роль в ее инициации.

Но сперва два слова об их матери, царице Александре, поскольку грязная война, затеянная братьями, была, по сути, гражданской и шла под флагами верности Заветам и Закону.

Едва взойдя на престол, Александра назначила своего старшего сына Гиркана на должность первосвященника и вместе с ним признала все добавки к священному Писанию, которые принесли фарисеи, отменив, таким образом, строгий запрет на них своего свекра.

Благодаря этому, фарисеи, став фактическими властителями страны, начали «терроризировать царицу», убеждая ее перебить всех их противников. «Затем, — сообщает Флавий, — они убили одного из таких людей, некоего Диогена, а после него… еще нескольких человек». Среди возмущенных этими акциями был и младший сын царицы Аристобул, решивший воспротивиться позиции матери и брата. Мало помалу страсти разгорались, Аристобул пошел на них войной, «менее, чем за пятнадцать дней овладел двадцатью двумя городами» и среди приверженцев «стал походить на настоящего царя». В отместку за это «было решено заключить жену и семью Аристобула в крепость около святилища» («ИД», кн. 13, гл. 16).

После смерти царицы война между братьями превратилась в затяжное непримиримое побоище. Каждый из них, не моргнув глазом, добивался поддержки при дворах вражеских стран, но, прежде всего, у восходящей звезды римского могущества — полководца Гнея Помпея.

Разумеется, я не думаю, что без предательских ходов Гиркана и Аристобула, кровных наследников бесстрашных Маккавеев, Рим оставил бы Иудею в покое. Однако не зловещ ли хотя бы символический аспект этих акций: мы сами пригласили своих поработителей?!

Как бы там ни было, в результате первой неотложной римской «помощи» единая монархическая Иудея была раздроблена на пять округов с пятью синедрионами: Иерусалим, Гадар, Амафунт, Иерихон и Сепфорис (Там же, кн. 14, гл. 5).

Начало конца

Подобно греко-македонским завоевателям, римские императоры относились к иудеям не лучше и не хуже, чем к другим порабощенным народам. Однако, как и прежде, непреодолимые различия между религиями и, в особенности, между уровнями преданности догматам веры в сознании поработителей и порабощенных, наполняли эти отношения крайней жестокостью с одной стороны, и крайней непримиримостью — с другой.

Макс Даймонт, вслед за крупнейшим английским историком Рима Э. Гиббоном, подчеркивает: «Римляне считали все религии одинаково правильными, одинаково полезными и одинаково ложными… Репрессии, которым они подвергали евреев, всегда были расплатой за сопротивление евреев римскому игу».

В этом же ключе высказывается и русский переводчик Флавия, видный историк Я. Л. Черток, говоря о различном отношении евреев и других народов к самодурству отдельных императоров, всюду насаждавших свои изображения. «Языческие народы, — пишет он, — привыкли воздавать божественные почести своим властелинам и поклоняться им… в языческом быту одним богом больше или меньше не могло иметь особенного значения. Для иудейства же вопрос о признании императорского культа был вопросом всего его бытия — тут невозможны были никакие компромиссы и уступки».

Как видим, речь снова и снова идет о невозможности не столько физического компромисса с иноземным игом, сколько идейно-религиозного.

Идейного, прежде всего!

Мы все время сталкиваемся с той же бескомпромиссной, с той же непреступной, с той же единственно правильной идеологической силой, которая на протяжении всего предыдущего тысячелетия терзала и разъедала нас изнутри, несмотря на то, что была предназначена, казалось, не для поражений, размежеваний и гибели, а для побед и процветания.

Я уже приводил примеры нашей реакции на идеологические издевательства царя Антиоха Эпифана и, в начале очерка, — прокуратора Понтия Пилата. Нечто аналогичное произошло и в годы правления императора Гая (Калигулы), самодурство и жестокость которого не знали ничего равного даже по отношению к самим римлянам. Числя себя выше всех Богов и требуя от всех народов империи выставлять изображения себя в бронзе и мраморе, он отправил в Иудею полководца Петрония с целью установления своих статуй и там. Причем, зная об особой чувствительности евреев к этому, он приказал Петронию, в случае сопротивления, «противоборцев убить, а весь остальной народ продать в рабство».

Петрония встретили тысячи возмущенных евреев с заявлением, что они готовы умереть за закон и предания отцов, «которые запрещают ставить не только человеческое изображение, но даже и божественную статую и не только в храме, но и вообще в каком бы то ни было месте страны». И как Петроний ни уговаривал, ссылаясь на то, что он тоже выполняет закон императора, согласно которому все народы должны иметь его статуи, как ни угрожал, — в ответ он слышал только одно: если Гай хочет поставить свои статуи, то он «должен прежде принесть в жертву весь иудейский народ. Они с их детьми и женами готовы предать себя закланию» («ИВ», кн. 2, гл. 10).