Четвертый крик - [17]

С уничтожения «родственников» начинается любая власть, утверждающая идеологическое единомыслие. Ленин, в первую голову, избавился от родственных революционных партий, а Сталин — от однополчан своей же ленинской гвардии. Даже в природе семантически однозначные заряды отталкиваются.

Так что враждебность христианства к еврейству более или менее понятна. Понятна и враждебность евреев к христианам в пору их сектантства — этим, своего рода, ревизионистам нашего родного и великого учения.

Но потом, когда многие европейские народы, задрав штаны, побежали за комсомолом — пардон! — за христианством, и еврейству, оказавшемуся в этой новой ситуации на положении гадкого утенка, был прямой резон сделать то же самое, оно этого не сделало. Почему?

Почему неприязнь к христианским идеям, — причем, подчеркиваю, не чужим, а на добрую половину настолько своим, что и национальная гордость, и слава среди других народов могли получить от этого лишь новый свежий заряд, — почему неприязнь к ним оказалась у нас сильнее инстинкта жизни и благополучия? Неужели пропасть между иудаизмом и его христианским вариантом столь велика, что ничего другого и не оставалось, как только стоять на своем? Даже ценой жизни?

Как говаривали наши учителя, ответы на эти вопросы коренятся… ну конечно же, и в своеобразии иудаизма, и в его уникальной связи с еврейским национальным самосознанием. Поэтому без экскурса в историю становления и образования этого уникального сплава религии и нации нам не обойтись. Но прежде, чем это сделать, необходимо условиться относительно стержневых для поставленной задачи понятий, а именно: идеологии и религии.

Идеология, на мой взгляд, — это такая система идей, которая претендует на универсальность своих представлений о мире, на их абсолютную истинность и непререкаемую национальную животворность. А поскольку такой высокий замах нуждается в том, чтобы стать «достоянием масс», то идеология, как правило, не может не опираться на сакраментализацию культа верховного знатока и нетерпимость к инакомыслию.

Думаю, что не очень ошибусь, если монотеистические религии (иудаизм, христианство и ислам) определю в этих же основных параметрах: отражение универсальной модели мира, ее абсолютная истинность, национал-патриотизм, культ одного и единого Бога и авторитарная замкнутость.

Боясь, как огня, свободной аналитической мысли, идеология неизбежно обращена к необходимости иррационально-религиозной поддержки. Коммунистическая идеология, к примеру, была атеистической по отношению к традиционным богам, но необыкновенно религиозной на ниве утверждения и защиты себя самой как святого и единственно правого дела.

В религиях, правда, выдвинут на первый план очень сильный элемент индивидуальной, непосредственной (а не насильственной) веры. Но социальный контекст им обычно пренебрегает. В особенности, на том уровне нашего развития, когда религиозные представления о мире и человеке были единственными, а индивидуальная вера как таковая либо не вычленялась еще из коллективной, либо была ей всецело подчинена.

Вообще говоря, личностное самосознание как явление единичное, непохожее ни на какое другое и не сводимое к коллективу — свойство сравнительно недавнего пласта культуры, начиная, примерно, с эпохи Возрождения, а то и позднее. С утратой политической власти, в условиях плюрализма и демократии, поведение религиозных систем становится более гибким, но идеологическая сущность сохраняется, в особенности, в их консервативных ветвях, таких как, скажем, православие, хасидизм и, в целом, — ислам.

В связи с этим и учитывая, что в этом очерке меня интересуют, главным образом, социальный и национальный аспекты иудаизма, я не вижу необходимости разделять понятия «верующий» и «религиозный». И то, и другое я буду употреблять как синонимы — в значении приверженности к данной системе общих религиозных представлений, верований и ритуалов, а саму религиозную систему — в качестве идеологии.

Еврей — это иудей

С точки зрения современного западного сознания, понятие «еврей» идеологично уже по определению — это иудей или человек, принявший Законы Торы. Еще Достоевский не мог представить себе «еврея без Бога». То же самое и Василий Розанов, который утверждал, что неверующих евреев не бывает, неверующий еврей — это нонсенс. То же самое и здесь, на Западе: понятия еврейства и иудаизма неразрывны и иначе, чем как синонимы, не употребляются.

Для нас, привыкших к атеистическому определению нации, исключающему религиозный признак, это звучит, возможно, и дико. Но факт остается фактом, и оспаривать его сейчас или защищать нет никакой надобности. Религиозные догматы во многих странах развивались на основе и в угоду национальному величию или выживанию, да и религиозная стилистика зачастую не только внешний показатель национального своеобразия. Может быть, у христианских народов, вне учета различных христианских конфессий, слитность религиозного и национального несколько затушевана. Но у евреев она настолько на поверхности, что большая часть человечества по другому нас и не воспринимает.

Если это верно для наших дней, то оно тем более верно для эпохи римского господства и европейского средневековья, когда христианство из кожи вон лезло, чтобы укрепить себя в роли самого лучшего, самого правильного и самого передового учения!