Четвертое состояние - [29]

Ты узнал — какое счастье! А все равно ноги — ни с места. И язык — прилип. Протягиваю цветы... Ой, не могу — даже сейчас не могу без дрожи вспомнить, как ты сгреб меня на виду у всей толпы, с цветами сгреб, даже не заметив, что я ими от тебя обороняюсь!.. Медведь, так я и решила тогда, — ты свою копию мне на день рождения прислал.

И потом... Как ехали в такси, как, ты шепотом... О чем ты мне говорил в такси? Ничего не помню, Помню только, как ты касался губами моего уха... Сердчишко мое бедное! Никакая работа в голову не идет. Антон на меня шипит, злится... Ну и пусть. Спать хочу — ужасно. А ты сейчас что делаешь? По московскому времени десять с четвертью. Если самолет пришел в Москву по расписанию... Подсчитала: ты сейчас едешь в метро. Едешь и дремлешь — уверена. А во сне видишь... меня. Уверена тоже. А потом придешь в свой «Филевский парк»... Кончаю. Дальше мне думать совсем не хочется.

Целую тебя — первый раз в жизни написала «целую» чужому мужчине. Но какой же ты для меня теперь чужой? Я тебя так люблю... Твои глаза — особенно. Смотрела,бы в них не отрываясь — часами. Знаешь, в школе мы так и играли: кто кого переглядит. Танька всегда меня «переглядывала». Целую тебя, родной мой... Да, а о сюрпризе — как я узнала, так тебе и не рассказала. Вот был номер! Приехала домой, тискаю своего Генулю — рыжий, синтетикой пахнет — оглушительно! А у меня такое чувство... Нет, ощущение... Нет, обоняние?.. Да, слышу какой-то тонкий аромат — от Генули исходит. Да что, думаю, такое? Я и так к нему прикоснусь щекой, и эдак... То синтетика, а то — аромат. И давай я тогда прощупывать его толстую рыжую шубу — носом, представляешь? Умрешь — всю его рыжую шкуру носом перепахала. Нашла. Какая прелесть — крошечный флакончик французских духов. Но где??! Ну и хулиган же ты, мой дорогой Геннадий Александрович!

Глаза совсем слиплись. Целую тебя... Ты уже приехал в свой «Филевский парк»? Хорошей тебе ночи. Даже без меня.,

Твоя и только твоя Мила,

10 янв. 1974 г.

Да, а ты знаешь, что в ту ночь, когда мы с тобой так упорно старались не разбудить Дарью, в доме был еще один мужчина? Не веришь? Я только сегодня узнала — случайно: вернулась с аэропорта, поспала немного, посмотрела на часы — стоит ли ехать в лабораторию?.. Решила — не стоит, лучше с Дарьей поболтать. Пошлепала сонная на кухню — к Дарье, а там, на кухне, — представляешь? — дремучий, заросший бородой мужик. Как глянул на меня... так я и проснулась. А Дарья ко мне — кошкой ластится: «Милочка, а разве вы не знакомы? Это же мой Степан с Сахалина вернулся...»

II

«Милая моя Милочка! Сам себе не верю — что все это со мной было. Там, в распрекрасном Алатау. В голове сумбур и песнопение, тогда как надо работать. А работать неохота, я вообще удивляюсь — когда это и как я успел исписать целых два блокнота. Да и вообще: я ли это их исписал? Отчетливо помню лишь одно — тебя. По-моему, мы с тобой эти четыре загнанных дня не расставались. Хотя нет ведь: на базу фотоэнергетиков меня возил Антон, в 1-й областной больнице принимал Шлемов (а правильно ты мне его охарактеризовала: «киберэнергетик». Даже меня, по-моему, он рассматривал, словно изучая новую для него ЭВМ неизвестной конструкции!..), да и в республиканскую спецбольницу я тоже ведь ездил без тебя... Ах, эта твоя школьная подруга! Самое интересное, что я ее, твою Татьяну, по твоим письмам представлял совсем иной — породистой акселераткой, свысока посматривающей на мир божий. Хотя это верно: властности и уверенности в ней, ты права, — хоть отбавляй. Но внешне... Она же еще меньше тебя! И какая в ней «роскошная казацкая красота»? Нет, брюнетов я не люблю (и брюнеток тоже). С меня хватит одного нашего — «болгарского производства». Да, а ты знаешь, что у нас произошло в мое недолгое отсутствие? Где-то «наверху» внимательно прочли наш последний номер, двенадцатый, обнаружили в нем пару ляпов — уж не знаю даже каких, последовал звонок нашему глубокоуважаемому главному, тот немедленно «высочайшее неудовольствие» передал по эстафете своей «правой руке» — Гоше Димову, а Гоша тут же собрал экстренную «летучку» и выдал в полной мере своим «литрабам»: и за ляпы, и за расхлябанность в дисциплине, и за все прочее. А поскольку у нас в редакции принята «система лидера», по которой обязательно должен быть ведущий «литраб» — хоть в лепешку расшибись, а будь им, раз тебя объявили лидером! — и поскольку лидеру же в таких случаях и достается, как правило, больше всех, то вот тебе результат: Саша Гумилев, наш бессменный лидер уже два года, сорвался. Психанул, обозвал Гошу нехорошим словом и хлопнул дверью. Каждый год у нас да кто-нибудь увольняется — это уже закон. Но вот что уже касается меня кровно... Выставив за дверь Сашу Гумилева, Гоша Димов в полном соответствии со своей системой обязан был объявить смену лидера... И объявил — как только я переступил порог редакции: «Бери на себя сектор «репортаж в номер». А сектор «репортажа в номер» (у него, у Гоши Димова, все по НОТ: отделы, секторы, индивидуальные творческие планы...) у нас по заведенной традиции как раз и тянет лидер... А я уже был однажды лидером — словно белка в колесе: каждый месяц — ударный очерк или репортаж, центральный в номере; каждый месяц выискивай нечто такое фундаментально-триумфальное; каждый месяц командировки во все концы страны — от Калининграда до Владивостока и чуть подальше... А у меня начата новая книга (я тебе говорил? — об истории открытий редких элементов). Вот тебе и Юрьев день, бабушка... Одно утешение: есть шанс в скором времени увидеть тебя. Раскопаю какую-нибудь фундаментально-триумфальную темку в Средней Азии, проложу маршрут через Алатау... А может, наоборот — ты проложишь маршрут через Москву? То-то было бы!.. Как говаривал незабвенный Бернард Шоу, «все проблемы в конечном счете оказываются научными»; почему бы тебе, моя дорогая, проблему наших взаимоотношений не включить в план твоего НИРа