Четвертое измерение - [14]

— Солдат, видя, что у нас в руках печенье, — а оно в карцере не полагается, — поверил и, смачно выругавшись, добавил:

— Что же вы, гады, меня не позвали?

— Мы же просили тебя сказать, когда будет 12 часов, а ты отказался, — весело сказал Валька, и солдат, еще раз выматерившись, ушел, удивленный пронырливостью арестантов: это надо же — коньяк достали в карцер!

Так мы вплыли в 1954 год.

А утром нас выпустили в зону. Было очень морозно — не меньше 40° ниже нуля, но зэки были уже на тропинках: кто-то бежал в столовую, кто-то спешил в свободный день сделать какие-то дела. Меня отвели в барак, и сразу же я был окружен толпой любопытных: «свежий» приехал! Вопросы сыпались градом — ведь многие люди сидели еще с 1937 года, но большинство, как я сразу увидел, было «набора 1948 года». Сразу нашлись москвичи, и разговор, перескакивая с темы на тему, шел до полудня, когда нас кто-то позвал обедать. Мы вышли на улицу толпой человек в пятьдесят и шли гурьбой, разговаривая. Вокруг меня были интеллигентные лица, и я ожил от атмосферы дружелюбия. Вдруг один из шедших сказал мне:

— Не оглядывайся, посмотри краем глаза: на ступеньках штабного барака стоит начальник лагеря, майор. И он явно не понимает, кто ты, ведь ты еще в штатской «вольной» одежде и слишком она хороша — он принял тебя за какое-то начальство, неизвестно как попавшее в лагерь и беседующее без него с зэками. Ты только погляди, как он взволнованно расспрашивает надзирателя, показывая в нашу сторону! Слушай, разыграй его, представься инспектором!

К нам уже бежал надзиратель, посланный майором. Растолкав заключенных, он подошел ко мне и, взяв под козырек, осторожно спросил:

— Вы кто такой будете?..

Стоящий рядом зэк небрежно бросил:

— Да вот, беседуют тут с нами.

Растерявшийся надзиратель попросил:

— Вас начальник лагеря просит подойти.

Я, конечно, не желал начинать свою лагерную карьеру с розыгрыша начальника лагеря и пошел с надзирателем. Навстречу мне со ступенек сходил майор с недоумевающим лицом — уж очень я выделялся в своей одежде.

— Вы, извините, откуда? — осторожно спросил майор.

— Прибыл со вчерашним этапом из Москвы, — ответил я. И лицо офицера преобразилось: на нем была злоба и ярость.

— Почему этот зэк раздет? — закричал он на надзирателя. — Я тебе покажу, как пускать раздетого зэка в зону!

На языке этого майора я был «раздетым», поскольку на мне не было лагерной формы и номеров. Надзиратель подбежал ко мне, схватил меня за руку и потащил к какому-то бараку; на сей раз без слова «извиняюсь». В бараке этом был склад, и меня в пять минут одели в ватник и шапку «домиком», повели в комнату штаба, выдали лоскуты белого материала, проштамповали на них мою новую «фамилию» — № С-720 — и я вышел на улицу.

— Ну, вот, теперь я вижу не мальчика, а мужа, — перефразировал Пушкина один из новых знакомых, ожидавший моего превращения в полноценного зэка. И мы пошли в столовую. Это был длинный барак, уставленный поперек грязными столами и общими скамейками без спинок. У окна раздачи повар отметил меня по списку «этап» и дал мне железную миску горячей баланды. Мы сели за стол, и я убедился, что этот суп-вода ни чем не отличается от тюремного. Таким же было и второе блюдо: серая каша из мелкой, безвкусной крупы без масла — ее именуют в лагерях «кирза» — это дежурное блюдо. Такую крупу в магазинах не продают, говорят, что ее привозят из Китая. После еды разговор продолжался до вечера и тут объявили: «Кино, ребята!» Такое происшествие тогда бывало один-два раза в году. Все быстро оделись и побежали к бараку-столовой — «хавать культуру», как выразился мой спутник, бывший редактор одного из крупных московских журналов.

В дверях столовой зэки образовали толпу и пробку из тел; в лагере было около четырех тысяч человек, и все хотели попасть вперед. Мы вошли в толпу, и нас понесло...

Мы стояли, стиснутые в толпе, и мой спутник говорил о культурном прошлом России, говорил, до чего может дойти человек, загнанный в эти вонючие зоны. Вдруг он начал читать Брюсова: 

Итак, это сон, моя маленькая,

Итак, это сон, моя милая:

Двоим нам приснившийся сон...

— Вот ведь каких людей удалось большевикам обмануть, — помолчав после изумительного стихотворения, сказал мой новый знакомый. — Как, наверно, горько было умирать Блоку и Брюсову, разочаровавшись в революции...

А на экране уже улыбались и плясали счастливые колхозники, и я вспоминал: «Если бы в нашем колхозе знали, что в тюрьме кажинный день хлеб да сахар дают — все бы сюда пришли сами!»

Мы вышли после кино на морозный воздух и услышали, как на вышках солдат передавал пост другому солдату:

— Пост охраны врагов народа сдал!

— Пост охраны врагов народа принял!

Мы вошли в барак: лязгнули засовы, закрылись замки, снаружи молотками постучали надзиратели по решеткам на окнах, и мой первый, особый день в лагере, как я считал, был окончен.

Но не тут-то было! Не успели мы как следует заснуть, как загремели засовы и ввалилась толпа надзирателей: «Вставай! поверка!» Значит, где-то у них не сошелся счет. И безропотные, привыкшие уже ко всему люди, выстроились посреди барака, а солдаты начали отсчитывать пятерки, перегоняя людей из одной половины барака в другую. Но и это, наконец, кончилось. Мы опять легли, и я скоро уснул.